Кристин Ханна - Соловей

Изабель нырнула в кафе на бульваре Сен-Жермен и села за столик в глубине зала. Она нетерпеливо ерзала на красном плюшевом диванчике под взглядами статуэток китайских мандаринов. За столиком ближе к выходу устроилась женщина, похожая на Симону де Бовуар. Она склонилась над листом бумаги и что-то остервенело писала. Изабель откинулась на мягкую спинку. Она до смерти устала. Только за последний месяц она трижды перешла Пиренеи и побывала в каждом из убежищ, расплачиваясь с хозяевами, passeurs.

– Жюльет.

Она подняла голову, перед ней стоял отец. Он изрядно постарел за войну – они все постарели. Голод, одиночество, отчаяние и страх проложили глубокие морщины на сером лице. Голова казалась слишком большой для исхудавшего тела.

Он сел напротив, положил морщинистые руки на роскошную столешницу красного дерева.

Она потянулась к нему, нежно обхватила запястья, на секунду их руки соединились. Когда Изабель отодвинулась, в ладони у нее была зажата бумажная трубочка не больше карандашного огрызка – фальшивые удостоверения личности. Привычным движением она спрятала листки в мешковатой одежде и улыбнулась появившемуся официанту.

– Кофе, – устало попросил отец.

Изабель покачала головой.

Официант вернулся с чашкой ячменного кофе и снова исчез.

– Сегодня было совещание, – сказал отец. – У важных наци. Эсэсовцев. Я слышал слово «Соловей».

– Мы осторожны, – тихо сказала она. – Ты рискуешь гораздо больше, добывая чистые бланки.

– Я старик. Они меня даже не замечают. Тебе нужно передохнуть. Пускай по горам поскачет пока кто-нибудь другой.

Она мрачно посмотрела на отца. Интересно, мужчинам такое предлагали? Женщины были ключевой частью Сопротивления. Почему мужчины этого не замечают?

Отец лишь печально вздохнул, прочитав ответ в ее глазах.

– Тебе есть где остановиться?

Изабель оценила предложение. Как все же изменились их отношения. Они по-прежнему не были близки, но теперь хотя бы работали вместе, а это уже многое значило. Он больше не отталкивал ее, а теперь – вот, приглашение. Изабель даже надеялась, что когда-нибудь, после войны, они смогут поговорить по-настоящему.

– Не могу. Слишком рискованно.

Дома она не была уже восемнадцать месяцев. И в Карриво тоже. Изабель редко проводила больше двух-трех ночей в одном месте, ее жизнь состояла из непрерывной череды тайных убежищ, пыльных матрасов и подозрительных незнакомцев.

– Слышно что-нибудь от сестры?

– Мои друзья за ней приглядывают. Говорят, она не высовывается, бережет дочь. С ней все будет в порядке. – Говорила она скорее с надеждой, чем с уверенностью.

– Ты по ней скучаешь, – заметил отец.

Да, она скучала по сестре, скучала по ней всю жизнь.

– Ну… – Он резко встал.

– У тебя руки дрожат.

– Бросил пить. Не то время, чтоб пьянствовать.

– Вот уж не знаю, – улыбнулась она. – Напиться, по-моему, самое время.

– Будь осторожна, Жюльет.

Ее улыбка погасла. Прощаться было тяжело, как всегда и со всеми. Никогда не знаешь, увидитесь ли снова.

– Ты тоже.

Полночь.

Изабель притаилась за осыпающейся каменной стеной. Здесь, в глуши, никого не удивишь крестьянской одеждой – парусиновый комбинезон, видавший лучшие дни, башмаки на деревянной подошве и легкая рубашка из старой занавески. Пахло костром, но даже отблесков пламени не было видно.

Совсем рядом хрустнула ветка.

Она сжалась и затаила дыхание.

Раздался свист. Переливчатая трель соловья, почти как настоящая. Она засвистела в ответ и вскоре услышала шаги, затем дыхание, а потом…

– Из?

Она встала и обернулась к нему. Тонкий луч света скользнул за спиной и исчез. Изабель выскочила из-за упавшего бревна и бросилась в объятья Гаэтона.

– Я скучал, – сказал он, еле оторвавшись от ее губ.

Они не виделись больше восьми месяцев. Всякий раз, когда она слышала, что с рельсов сошел очередной немецкий поезд, или взорвался занятый немцами отель, или случилась очередная перестрелка с партизанами, она сходила с ума от волнения.

Он взял ее за руку и повел в лес. В кромешной тьме она не могла разглядеть ни спутника, ни тропинку под ногами, но Гаэтон шагал ровно и уверенно, не зажигая фонарика, – он прожил здесь больше года и чувствовал себя в лесу как дома.

Они вышли на огромный, поросший травой луг, где выстроились люди с фонариками; они размахивали ими, как маяки, освещая плоское пустое пространство между деревьями.

Раздался гул пролетающего над головой самолета, Изабель ощутила резкий порыв ветра на лице и запах керосина. А затем – громкий металлический скрип, звук удара металла о металл, в вышине раскрылся парашют, под которым покачивался большой железный ящик.