Евгений Савицкий - Я — «Дракон». Атакую!..

— Ото ж я и кажу — два раза нэ повторюю — буду наказуваты: як почнэтэ изучать уставы, то запамьятай-ic права та обязанности старшины роты!..

Это была пламенная речь — краткая и убедительная. Большой авторитет в области ораторского искусства, Альберт Беверидж полагал, что ни одно изречение не может считаться бессмертным, если в нем содержатся такие выражения, как «может быть, я ошибаюсь», «по моему скромному мнению», «насколько я могу судить». Великие ораторы всегда настолько уверены в себе, что заключительная часть их речи звучит как неотразимая истина. Старшина Гацула, судя по всему, разделял мнение авторитета и свою речь закончил тогда достаточно неотразимо: «Ото усэ пока…»

Могло показаться, что для первого знакомства этого и в самом деле было вполне достаточно, но…

Оказалось, что старшина Гацула вовсе не собирался лишать нас своего благосклонного внимания. Он приказал раздеться всем догола, построиться в таком несколько непривычном для глаза виде — также по ранжиру! — и связать каждому свое гражданское платье в узел.

— А дали, — сообщил Гацула, когда мы собрали свои вещи, — острижыть волосся под Котовського — та у баню! Мыться на совисть, шоб усэ було чисто. А шо буде писля бани — скажу потим…

Я столь необходимые и целесообразные мероприятия гигиенического, так сказать, порядка принимал просто и весело — со всем этим мне уж доводилось сталкиваться в своих детских и отроческих скитаниях. А вот Костю Коккинаки и других ребят несколько шокировала такая форма их проведения, о чем старшина Гацула, видимо, догадывался и перед отбоем ко сну счел возможным внести по этому поводу некоторую ясность.

— Курсанты! — сказал он таким тоном, каким, вероятно, киевский городовой говорил: «Господа скубен-ты!» — Зараз вы ще не всэ понимаете, но колы изучите уставы, всэ поймете. А главное, запомьятайте, хто такый старшина Гацула! Поймете — усе будэ хорошо. Не поймете — плохо будэ. Жаль мне вас…

И так — сорок дней. Мы изучали уставы, старательно маршировали по учебному плацу, ели глазами начальство — старшина Гацула, похоже, все больше становился нами доволен.

Следующее испытание на пути к небу предстояло пройти непосредственно в кабине самолета. Каждому следовало сделать по три полета с инструктором, после которых специалисты определяли: будет из тебя толк, есть ли смысл учить — тратить силы и средства — или целесообразней сразу же отчислить из летной школы.

В старину-то на Руси был, говорят, хороший обычай: брать работника, если он ест споро, если весел, если понимает шутку. А какими качествами должен обладать человек, уходящий в полет? Всем ли раскрывает свои тайны грозная стихия неба? Хороший аппетит в данном случае тоже показатель, да самый ли важный?..

В двадцатых годах существовала специальная наука — педалогия, которая занималась вопросами подбора, изучения психологических качеств человека применительно к различным родам его деятельности. По ее утверждениям, «летчиком мог быть тот, кто птичен». Не берусь расшифровать такое определение, но у замечательного русского писателя Александра Ивановича Куприна есть очерк, названный им «Люди-птицы». Он пишет: «Мне кажется, что у них и сердце горячее, и кровь краснее, и легкие шире, чем у земных братьев. Их глаза, привыкшие глядеть на солнце и сквозь метель и в пустые глаза смерти, широки, выпуклы, блестящи и пристальны. В движениях — уверенная стремительность вперед. Часто, внимательно вглядываясь, я ловлю в лицах знакомых мне летчиков, в рисунке их черепа, лба, носа и скул какие-то неясные, но несомненные птичьи черты. Давно установлено наблюдением, что определенная профессия, наследственная в длинном ряду поколений, налагает наконец на внешний и внутренний лик человека особый, характерный отпечаток. Авиация слишком молода для такой специфической выработки типа. Но отчего же не думать вместе с милым Блерио. что есть люди, рожденные летать?..»

В самом деле, талант, призвание, способности и в любой-то профессии не помеха. Но разве не встречаем мы порой музыкантов-халтурщиков, воспитателей, которые не любят детей, художников, скрывающих свою бездарность под модернистскими формами, безголосых певцов? А вот летчика-дилетанта, уверяю вас, вы никогда не встретите.

Ну как в небе можно притвориться смелым? Это на земле фанфарон может сойти за удальца, а проходимец — за героя. В воздухе же все становится на свои места. Там мало быть отважным однажды. Собраться и минуту опасности, приглушить страх сумеет, пожалуй, всякий. Но идти на каждодневный риск, в каждодневное сражение со стихией, с самим собой — это труднее.