Арсений Ворожейкин - Солдаты неба

Обычно в период наземного затишья, когда фронт готовится к новому наступлению, н сгреб шел и не знают покоя, С воздуха они зорко прикрывают перегруппировку войск, чтобы противник не пронюхал о замыслах н не помешал подготовить операцию. Но у пас, на нравом крыле 1-го Украинского фронта, днем вражеские самолеты почему-то не показывались. Мы часто летали па разведку, фотографировали оборону противника. На моем «яке» вот уже несколько дней не снимался фотоаппарат. А погода на редкость хорошая, солнечная, какая-то мирная, словно она, уговорив противника, предоставила нам отгул. И солнечные дни стали нам казаться затяжными. Без вражеской авиации стало просто скучновато. Это даже немного нас расхолаживало.

И вот сегодня, 28 февраля, как только началось утро, ясное, тихое, не предвещавшее ничего особенного, пришло срочное сообщение: севернее Луцка появились «рама» и еще два новых самолета неизвестной марки. Они бомбят и штурмуют наши войска.

Вчетвером поднялись в воздух. За время войны у немцев не появлялось новых самолетов, кроме «Фокке-Вульф-190». Интеесно взглянуть на новинку. И вот они — два самолета и в стороне храма». Прижавшись к земле, самолеты удирали, сомненип нет: эта тройка только что бомбила и штурмовала войска. «Неизвестная марка» оказалась старьем — бипланом «хейншель».

С этими «Каракатицами», как окрестили их летчики, у меня был особый счет. Во время Курской битвы наша группа наскочила на две такие машины. Они корректировали огонь своей артиллерии. Одну из них мы вогнали в землю, другая, извиваясь вьюном, долго не попадалась на мушку. Наконец удалось «угостить» ее очередью. Она, задымив, села в степи на нашу территорию. На земле винт на «хейншеле» не вращался, самолет не дымил, летчик и стрелок, склонив головы, без движения сидели в кабинах. Я подумал, что они уже мертвы. Кругом никого. Мне пришла благая мысль: нельзя ли отремонтировать трофейную машину? Я поспешил на свои аэродром и, пересев на связной самолет По-2 помчался, чтобы сесть около «хейншеля». Явился, а его и след простил. Враг обхитрил меня, улетел.

Сейчас, увидев «старых знакомых», я, естественно, припомнил им это. Лазарев с Коваленко пошли на «раму», а мы с Хохловым — на «хейншелей». После первой атаки фашист рухнел в лес. Я решил сполна использовать технику, установленную на мосм «яке», и сфотографировать уничтоженный самолет. Это будет нарядным донесением о результатах вылета.

Курс на упавший «хейншелы». Лечу по прямой. Высота небольшая, так снимки получаются лучше. Передо мной опушка леса. Включаю фотоаппарат. Через две-три секунды сбитый противник будет на пленке. И тут на меня хлынул огненный фонтан трассирующих нуль и малокалиберных снарядов.

Внизу, под каждым деревом и кустом, полно фашистов и техники. Бросаю истребитель ввысь, подальше от дышащего смертью леса. Однако кусок металла догнал н врезался в мотор. Огонь, дым, пар окутали меня, обжигая лица. «Вот тебе и получил наглядное донесение о результатах вылета», — с досадой подумал я, не видя ни солнца, ни неба, ни земли.

В этот момент я не испытывал никакого испуга. Досада раздирала меня. На кон черт нужно было фотографировать останки фашиста!

А мой «як», надрываясь в последних тяжелых вздохах, карабкался все выше и выше. Он, точно разумное существо понимал, что наше с ним спасение только в высоте.

Вскоре дым и огонь исчезли. Начавшийся было пожар погас. Остатки горячей воды и пара быстро вылетели через открытую кабину.

Снова вижу землю и небо. Беру курс на восток, на солнце: там свои. Рядом со мной, крыло в крыло, словно взяв меня под руку, летит Иван Андреевич. Вверху Лазарев и Коваленко. Охрана надежная. Приятно в трудную минуту видеть друзей. Но дотяну ли до линии фронта?

Ответ дал мотор. Он не вытерпел тряски и стал захлебываться, словно моля о помощи. Обильно хлынуло масло. Желая облегчить работу мотора, уменьшаю обороты. Тряска ослабла, но появился какой-то скрежет, писк, запахло едкой гарью и бензином. Я понял, что вот-вот остановится винт.

В такие мгновения летчик всегда глядит на прибор высоты — Он показывает 1100 метров. Можно спланировать километров десять — двенадцать, а я нахожусь от передовой, наверное, в тридцати — сорока. Вся надежда па мотор. Но он, задыхаясь, угрожающе зачихал и, выплеснув из себя последние языки пламени, заглох.

Земля! Она для летчика после сурового неба всегда желанна. Сейчас же я был не рад ей. Она пугающе приближалась. Остановившийся трехлопастный винт оказался страшным тормозом, и самолет круто снижался. Я взглянул в небо. Оно синее-пресинее и густое, до того густое, что кажется, подними руку — и ухватишься за него. Если бы это было так!