Николай Камбулов - Обвал

Телефонист, приткнувшись в углу и почти наполовину засыпанный обвалившимся потолком, по телефону разыскивает Кашеварова по батальонам: час назад комбриг из первого батальона дал команду на новое перемещение штаба, а место, куда переезжать, телефонист в точности не разобрал.

— Поселок Юркино! — закричал телефонист. — Вспомнил, товарищ капитан, поселок Юркино!

— Юркино? — Григорьев зашарил по карте. — Ты сдурел! Это черт знает где! Это не отход по приказу, а драп без приказа. За такое перемещение меня под трибунал! Перепроверь, коль в твоих ушах, субчик, фасоль.

Блиндаж поутих, и Григорьев потянулся было к своему телефону, чтобы связаться с разведотделением, обосновавшимся неподалеку от его блиндажа, в полуразрушенном домике, но тут появился Шорников, втиснувшийся в блиндаж согнутым:

— Товарищ капитан, пополнение пришло! Ура-а!

— Это к перемене, Шорников! Видно, приказ на отход отменили! — чисто по-штабному оценил Григорьев весточку коменданта. — Показывайте, Шорников. Телефонист, шуруй, шуруй, ищи комбрига, я сейчас вернусь…

Пополнение уже выстроилось — человек, наверное, пятнадцать — вдоль оголенного оползнем ската старого Турецкого вала. На правом фланге молоденький младший лейтенант — похоже, прямо с краткосрочных курсов — в новенькой куцей, до колен, шинели.

— Фамилия ваша и откуда прибыли, младший лейтенант?

— Я Кутузов, товарищ капитан!

— Кутузов? Может, Михаил Илларионович?

— Нет, товарищ капитан! Наоборот… Илларион Михайлович.

— Откуда ж?

— В Керчь попал из Краснодарского училища. А в Керчи находился в армейском резерве.

— Шорников, запиши: Кутузова во второй батальон, в роту старшого лейтенанта Запорожца, — сказал Григорьев и вскинул взгляд на белобрысого увальня с лоснящимся и сонливым лицом, у которого шинель едва доставала до колен. — Почему так укоротили шинель? — строго спросил Григорьев.

— А зачем мне длинная шинель, полы мешают.

— Назовись!

— Красноармеец Родион Рубахин. Из Темрюка, хлебы пек, очень даже аппетитные. Товарищ капитан, я так думаю, что и на войне нужны хлебы. Может, туда меня направите, товарищ капитан, в походную хлебопекарню?

«Экий ты чудной, Рубахин! Где же я возьму пекарню! Не о том речь сейчас, пекарь!» — думал Григорьев. Он отвел взгляд от пекаря и, увидя красноармейца с намечавшейся реденькой рыжеватой бороденкой, с открытым ртом и совершенно отсутствующим взглядом — боец, судя по его выражению лица, вроде бы и не находился в строю, а пребывал мыслями где-то в другом месте, — кивнул ему:

— Фамилия, уважаемый!

— Моя-то?

— Да! — как можно громче сказал Григорьев.

— Моя-то? Известно… Григорий Тишкин. Строитель. Жил в Тамбове, а в прошлом году переехал в Керчь.

— Давно ли в армии?

— Не был. Вот только призвали, — тихо сказал Тишкин. И еще тише добавил: — Святы боже, изгони беса из нутра человека…

Но Григорьев разобрал слова Тишкина и, чтобы как-то замять, скрыть услышанное, протяжно и звонко произнес:

— Ор-лы-ы! Ра-ав-няй-сь!..

В ту самую минуту за бугром, еще терявшимся вдали, в желтой пыльной наволочи, послышались рыки пулеметов, и Григорьев бросился в блиндаж:

— Телефонист, отозвался Кашеваров? Или тебе уши прочистить?

— Не надо, товарищ капитан. Уже на след напал, комбриг во втором батальоне. Трудно второму батальону, сами знаете, что командир майор Петушков в госпитале…

— Не отвлекайся! Толком узнай, куда перемещаться…

— Товарищ капитан! Дозвонился! Точно — Юркино. Полковник требует немедленно перемещаться…

— Сматывай свое хозяйство! — набросился Григорьев на телефониста. — Штаб, приказываю: походное положение! Десять минут на сбор!.. Да не ловить галок, накажу!..

Было раннее утро четырнадцатого ноября. Дул холодный ветер. Над Таманью медленно поднимался красный шар солнца, румяня воды Керченского пролива густым багрянцем. По этим водам, похожим на широкий разлив крови, к берегу песчаной косы, именуемой с незапамятных времен Чушкой, подгребал баркас, заполненный бойцами — кто стоял, кто сидел, а кто и лежал, обинтованный перевязками. Многовесельный баркас тяжко ткнулся носом в мокрый песок и, шурша днищем, остановился. Первым, пьяно шатаясь, сошел на берег капитан Григорьев. Голова у него была перебинтована, кровавила. Но он все же держался, начал выкликать:

— Сержант Лютов!

— Есть такой!

— Сходи! Младший лейтенант Кутузов!

— Ранен! — ответили из баркаса.