Николай Новосёлов - Опаленные войной

В который раз, подойдя к обгоревшему мотору, командир внимательно оглядывал его. Покачав лопасть винта, махнул рукой:

— Сбрасываем! Лишняя тяжесть и большое лобовое сопротивление при взлете.

Опять работали. Спешили. Короток зимний день. Обжигающий ветерок выжимал из глаз слезы. Работать на морозе, когда заиндевелый металл «приклеивался» к коже, да еще с обожженными руками, покрытыми волдырями, было мучительно. К тому же ключ, как назло, часто срывался с гаек, разбивая пальцы в кровь.

Лежа сверху на моторе, штурман откручивал боковой болт, до которого едва дотянулся. Ухватившись левой рукой за одну из трубок и почти вися вниз головой, всей тяжестью тела рывками наваливался на ключ, пытаясь стронуть болт с места. В один из таких рывков ключ сорвался с головки, штурман — с мотора. Перевернувшись в воздухе, упал на лед. Зазвенело в ушах.

— Кости целы? — приблизилось лицо командира.

— Кажется, целы. Но я не могу больше работать…

По лицу штурмана крупными каплями, как у ребенка, катились слезы.

— Ты не расстраивайся, отдохни немного, все пройдет.

— Говорил тебе — лучше искать партизан.

— Вставай!

Взяв за ворот комбинезона, командир легко поднял его на ноги.

— Но у меня же мясо вместо рук! — выкрикнул зло Ушаков, протягивая ладони к лицу Вадова.

— А у меня что? Не мясо?! — побелел тот от гнева. — Ты хоть измученный, но живой, а Миша Михайлов — единственный сын стариков-родителей — погиб. Погиб… И моя семья, — тихо добавил он. — Ты подумал о своих родных? Не могу работать!.. Молчанов умирает, а у него в детдоме четверо маленьких братьев… Мы должны доставить фотопленку! — Вадов помолчал. Повернувшись к штурману, похлопал по плечу.

— Эх, парень ты, парень! А еще комсомолец. — Достав из кармана полплитки шоколада, протянул: — На, поешь…

Штурман покраснел:

— Ты тоже ешь, — выдавил он.

— Я не хочу, нет что-то аппетита. Да ты бери, ешь, не тяни время.

Шоколад растаял во рту мгновенно. Снова работали. И вот винт свободен от креплений. Он держится на валу только за счет своей тяжести. Стоит его немного сдвинуть, и он рухнет вниз. Но чем сдвинуть? «Гуся», ручного передвижного крана, с помощью которого снимаются винты, нет. Людей… всего двое.

Оседлав двигатель, пулеметами били по лопастям. Обвязав лопасти тросами, тянули, как бурлаки, изо всех сил. Потом снова били пулеметами: один сверху, другой снизу, одновременно. И снова впряглись в тросы. Проклятый винт никак не хотел сваливаться! Пригорел и примерз, наверно?

— Ну, давай последний раз дернем, — сказал командир, надевая стальную петлю на грудь, — если не сбросим, запустим мотор. От тряски сам свалится, лишь бы не побил самолет. Раз! Два! Взяли! Е-ще, дружно! — и оба упали. Сзади послышался хруст, затем протяжный звон.

Штурман предложил похоронить Михайлова на берегу озера. Командир, взглянув на него, ответил:

— Нет! Он с нами прилетел сюда, с нами полетит и обратно.

А потом, секунду подумав, тихо добавил:

— Лучше сольем часть горючего, выбросим парашюты, а его возьмем. Друзей и мертвыми не бросают…

Командир ушел осматривать озеро. Штурман остался в башне у пулемета.

Вспомнилась школа, откуда год назад из 9-го класса он убежал в училище. Ребята, девчонки, Нелька, с которой со 2-го класса вместе учился. Что-то они делают? Наверное, учат уроки? А может, собрались в школе на вечере. Танцуют, смеются. Вот бы сейчас «по щучьему велению» очутиться среди них. Побыть хоть одну минуту. Нелька даже не знает, где он. Стеснялся, не писал. Мечтал после войны приехать внезапно. В форме, погонах, с наградами.

Темнело…

Вспомнилось, как уходил в армию. С приятелем Петькой Кругликовым купили впервые в жизни пол-литра, пришли домой. Распечатали, нарезали соленых огурцов, хлеба. Поздравили друг друга с отъездом. Выпили. Когда собрались выпить по второй, с работы почему-то раньше пришла мама.

Они смутились. Пить при ней стыдно. Сунули рюмки и пол-литру под стол. Впопыхах уронили бутылку, водка разлилась.

— Володя, не прячьте бутылку-то. Вы же в армию идете, не на заработки.

Мать заплакала. Он растерялся, покраснел. Подошел к ней, обнял. За время войны она исхудала, стала маленькой. Не удивительно — на руках трое детей, всех надо прокормить.

— Не плачь, мама. Я тебе Гитлера в мешке привезу.

— Володя, — с укором сказала она, качая головой, — ты забыл, как папка привез его… Хватит с нас отца. Ты-то зачем идешь? Годов себе прибавил!

Он целовал мокрые щеки матери, сильней обнимая ее. У самого навернулись слезы.