Николай Новосёлов - Опаленные войной

— Нормально, голова только гудит.

— Это мотор гудит.

— Ты всю полосу очистил? — спросил Владимир.

— Всю. Сейчас опять взлетаем… Хоть бы уж взлететь!

Впереди и вдали что-то горело.

— Что там? — забеспокоился Владимир.

— Это я зажег костер, чтобы ориентироваться — выдерживать направление.

Самолет затрясло. Потом он запрыгал, как телега во время быстрой езды по неровной дороге. И каждый раз в момент отрыва Владимиру нестерпимо хотелось рвануть ручку шасси вверх, без команды Вадова. Оглушительно, со звоном гудел мотор. Все быстрей и быстрей мчится бомбардировщик. 110!.. 120!.. 130!.. 140!.. Ну! Еще 10—15 километров.

Упершись ногами в левую педаль, а лопатками в спинку кресла, вытянувшись над сиденьем, Вадов дрожал от напряжения каждым мускулом, каждой клеткой тела.

— Жми левую! — с гримасой боли на лице прохрипел он. 145!.. 150!.. Вот уже скорость достигла почти взлетной! Если сейчас не взлететь, придется взорвать машину, а самим — к партизанам. Сейчас или никогда! Огонь костра на берегу рядом. И вот уж в который раз самолет оторвался ото льда.

— Шасси! — чужим от напряжения голосом скомандовал Вадов и не успел закрыть рот, как самолет вновь повалился вниз.

«Ну вот и все!» — подумал Вадов и сжался в комок. И тут — то ли из-за сильного порыва ветра, то ли из-за своевременно убравшихся шасси — самолет рванулся вверх и, едва не врезавшись в верхушки деревьев, пронесся над ними.

Бои в Данциге продолжались уже более двух суток. И едва ли кто-нибудь из сражающихся помнил, чем и когда начался этот день, так как понятия о вполне определенных частях суток перемешались: ночью от вспышек орудий, пожаров и осветительных ракет, от бороздивших небо широкими лучами прожекторов было светло, а днем от дыма все тех же пожаров, от взрывов, вздымающих в воздух целые участки мощеных улиц, от пыли и гари было сумрачно.

Конечно, природа исправно делала свое дело: своевременно опустились накануне сумерки, наступила ночь. За ней последовал неминуемый рассвет весеннего дня… Но до этого будто никому не было дела. Казалось, бой, дым, гарь кипели здесь вечно и навечно останутся.

Младший лейтенант Батов лежал в воронке внутри двора, недалеко от парапета ограды, где укрывались от огня пулеметчики его взвода. На невысоком каменном парапете совсем недавно стояла решетчатая металлическая ограда. В самом углу двора еще торчало одно звено. На всей остальной части решетка срезана. В некоторых местах она свалилась во двор, а кое-где упала на тротуар.

Почти в упор от дома с противоположной стороны улицы ухали немецкие пушки, но они били в глубину двора и между домами по нашим пушкам, не задевая пехоты. После взрыва тяжелого снаряда создавалось впечатление, что во дворе не осталось ни одной живой души. Но дым рассеивался, оседала пыль, и все продолжалось с таким же жестоким упорством, будто и не было взрыва.

Пулеметчикам Батова и автоматчикам соседней стрелковой роты не давали опомниться немецкие крупнокалиберные пулеметы, установленные в амбразурах дома на противоположной стороне улицы. Оттуда же временами прилетали и рвались с особым треском фаустпатроны.

Пулеметный взвод вел беспрерывный огонь по амбразурам противника, но красноязыкие чудовища гремели и гремели.

Батов повернулся в воронке, оглядел свою шинель. Теперь уже никто не мог бы сказать, что это — шинель новичка, прибывшего на фронт всего несколько дней назад: вся она была в пыли, в земле. Выправил полу шинели и… огонь, треск, гром. Фиолетовые и красные перья пламени, перемешанные с дымом и землей, колюче ощетинились острыми концами вверх, образуя страшный букет.

Сзади и несколько в стороне от того места, где лежал Батов, метрах в двадцати стояла трансформаторная будка, за ней работали минометчики…

Батов протер глаза. Почувствовал боль в колене. Рядом лежал обломок кирпича. Будка, словно расхохотавшись, ощерила каменную пасть огромной трещиной, сдвинув крышу набекрень. Миномет молчит. Его расчет полностью накрыло тяжелым снарядом. Дым от взрыва косматыми клочьями прятался за крышу дома.

В углу парапета, там, где над ним еще торчала железная решетка, сидел Кривко. Набивая пулеметную ленту, он видел, что в воронку к Батову летели кирпичи, и, согнувшись, побежал туда.