Тери Аболевич - Девятое сердце земли

– Уверен, она была исключительной, госпожа Коттон.

– Так и есть. Ведь она отказала представителю королевской фамилии и вышла замуж за моего отца.

Он смеётся. Ему легко.

– Должно быть, тут вмешалась любовь.

Шивон останавливается и смотрит на него с ледяным презрением. Его обдаёт темнотой.

– Я совершенно ничего не знаю о любви, господин Форальберг. Кроме того, что она прочно закрепилась в романах и легкомысленных умах, их создающих и потребляющих.

Конмаэл не подаёт вида, что его задевает перемена тона.

Они подходят к поместью.

– Вот мы и пришли. Думаю, остальные ещё не вернулись с охоты. Вы останетесь на ужин? – Она смотрит на него так, будто ответ на заданный вопрос её совершенно не интересует. – Впрочем, вы останетесь, обязаны остаться. Я требую этого на правах победителя. Вы проиграли, господин Форальберг.

Мелодия, которую насвистывал Конмаэл Форальберг, была невнятна, и казалось, он выдумывает её на ходу. Звук отражался от каменных стен подземелья и растекался эхом во все стороны. Двое конвойных молча наблюдали за своим капитаном, пока тот расхаживал вдоль решёток камер, заложив руки за спину.

– Этот. – Он указал на одного из пленных, сидевшего на полу и безучастно наблюдавшего за солдатами. Тот никак не отреагировал, даже когда конвой рывком поставил его на ноги и вывел из камеры.

Капитан Форальберг всё насвистывал свою мелодию, скользя равнодушным взглядом по людям за решёткой.

Между дальними прутьями вдруг показалась рука.

– Выбери меня! Иди сюда, выбери меня!

Конмаэл подошёл и с любопытством заглянул в камеру. Там стоял молодой человек, ничем особо не примечательный, но полный бодрой жизни. Капитан вспомнил его – он был из тех, кого привезли несколько дней назад.

– Почему тебя? – спросил он тоном учителя младших классов, улыбаясь.

– Что с того, что я просижу тут дни или недели? Вы всё равно меня убьёте. Чего тянуть? Выбери меня.

Конмаэл внимательно рассматривал заключённого, наклонив голову.

– Считай, ещё вчера ты был на фронте. От тебя так и разит порохом. Сиди отдыхай.

Заключённый злобно зарычал и бросился на железные прутья, осыпая проклятиями всё и всех. Конмаэл хмыкнул, посмотрел на конвойных и едва заметно кивнул им. Те быстро отперли камеру и без стеснения поколотили буйного пленника. Били сперва кулаками, потом ногами, до тех пор, пока он не сжался в комок у стены и не застонал.

Капитан Форальберг продолжил обход.

Уже полтора года он здесь, в этом месте. Конмаэл свыкся со своей работой и теперь выполнял её беспристрастно. Терзания давно покинули его, он выглядел отрешённым и немного ленивым.

– Этот. – Он указал на узника из другой камеры. Пожилой человек сидел в дальнем углу и что-то мычал себе под нос. Когда конвойные взяли его под руки, с ним произошло то, что Конмаэл наблюдал много раз: он навсегда покинул эту реальность и убежал мыслями в неведомую даль.

– С этими всё. Ведите в башню.

Солдаты и гремящие цепями заключённые скрылись во тьме коридора.

Конмаэл не спешил уходить. Он всегда задерживался на нижнем уровне, прислушиваясь к тому, что происходило вокруг. Напряжение, витавшее в воздухе, давно стало привычным, и он умело его отгонял. Дурные запахи он тоже игнорировал, как и редкие мольбы узников. Посильные просьбы он всегда передавал Святой Мэри, чтобы занять того любимым делом.

Он больше не чувствовал прикосновений смерти здесь, на нижнем уровне, призраки не трогали его: видимо, свыклись с его существованием. Теперь единственные призраки, которых Конмаэл видел перед собой, сидели по ту сторону решёток. Он давно уже не видел в узниках людей, лишь бесформенную массу, держащуюся за последние капли бытия отощавшей энергией.

Выбравшись из лабиринта подземелья, он поднялся на стену крепости. Была ранняя весна, ясный мартовский день больно ударил по глазам, привыкшим к полумраку. Пейзаж утратил былую белизну: он погрязнел проталинами и несвежим рыхлым снегом. Город невдалеке выделялся старыми черепичными крышами, щеголяя яркостью цвета на фоне общей бледности. Небо голубым куполом охватывало пространство, намекая, что скоро всё зазеленеет, вернутся былые краски жизни, и можно позволить себе помечтать, будто нет никакой войны. Большинство людей покинуло город из-за близости фронта. Древность его мощёных улиц стала вдруг никому не нужна, и он медленно умирал в ожидании снарядов. С высоты крепости не были видны воронки в земле, но гром взрывов волнами докатывался до Горы Мертвецов. И тучи этой грозы уже стремились сюда.