Любовь Рябикина - Звезда Давида

– Акулина, возвращайся! Не рви ты мне душу!

Останавливается от его слов женщина. Горестно глядит вслед отряду. Девчушка сильнее вцепляется грязными ручонками в материнскую юбку. Подняв голову, с испугом смотрит на лицо матери, а то на глазах преображается. Бегут горькие слезы по щекам. Изо рта вырывается и несется над степью крик раненой птицы:

– Вася-я-я!!! Родный мой…

Грузинский дворик. На скамеечке в углу, под вьющейся старой лозой винограда, сидит седой старик в гимнастерке старого образца. Перед ним стол с белоснежной скатертью, заставленный разнообразными холодными закусками. Чего тут только нет! По обе стороны поставлены широкие скамейки. Над головой старика густая тень от виноградных листьев, свисающих с металлической шпалеры.

Из дома доносятся оживленные женские и мужские голоса, говорящие по-грузински. Время от времени кто-то начинает говорить громче и старик во дворе вздрагивает, глядя на дверь в дом. На старенькой выцветшей гимнастерке старика, закрывая половину груди, висят ордена и медали. На широких костистых плечах погоны сержанта. Седые волосы тщательно прикрывают лоб. Седая борода закрывает половину лица. Издалека доносятся победные марши сорок пятого. Старик задумчив и грустен.

С гвалтом и шумом вбегают с улицы во двор дети. Старик приходит в себя и теперь глядит на ребятишек чуть улыбаясь. Они смотрят на него, на его награды. Высокий худенький парнишка спрашивает:

– Дедушка, ты расскажешь нам сегодня о войне? Ты редко говоришь об этом.

Второй мальчик, большеглазый и пухлый, просит:

– Расскажи, как ты в плену был и как тебя там приняли за еврея. Я говорил моим друзьям, но они не верят…

Девочка, единственная среди мальчишек, тоже задает вопрос:

– Дедушка Георгий, ты много фашистов убил?

Старик тяжело вздыхает и смотрит на горы вдалеке. Обводит взглядом детей и вдруг откидывает седые волосы со лба. На морщинистой коже выжжена звезда Давида…

Молчат дети. Молчит старик. Звезда становится все ярче и все больше. Начинает гореть красным огненным цветом. На ее фоне появляется надпись:

Старые грузинские мелодии. Узкая улочка грузинского города. С обеих сторон сложенные из камня заборы. Звучит голос с акцентом за кадром:

– Я родился и вырос здесь, в Грузии, в пригороде Кутаиси. И по национальности я чистокровный грузин. Мой отец был простым сапожником и он был хромым с детства. Я был старшим. Мама воспитывала нас, семерых детей, пряла и ткала, вела хозяйство…

Почти такой же дворик, но намного беднее. Крыша дома покрыта камышом. Не беленые стены сложены из серого камня с неровными гранями. Тоненький хилый росточек лозы в углу двора и несколько старых построек, крытых тростником. На колышки изгороди, отделяющей огород от двора, надето с десяток глиняных крынок и горшков. Блестит приставленный к стене дома и тщательно отчищенный медный таз. Сушится на шесте залатанная одежда. Женщина в длинной темной юбке, такой же темной кофте и платке старательно подметает двор, тщательно сбрызгивая его водой из широкой миски. Из дома доносится постукивание сапожного молотка. В калитку буквально влетает молодой крепкий парень и кричит:

– Мама, война началась! Из города уполномоченный приехал. Радио на площади заработало. Германия на нас напала. Объявлена мобилизация. Мужчины уже собираются в центре села. Я тоже пойду на войну…

У женщины веник выпадает из рук. Она прижимает обе сложенные ладони к груди и бледнеет на глазах. Потом тихо, неверяще, говорит:

– Сынок, какая война? Сталин с немцем договор заключил о мире…

Парень подошел ближе, собираясь объяснить. Из дома выходит широкоплечий мужчина в запачканном кожаном переднике. В руке недочиненный башмак. Он сильно прихрамывает, приволакивая правую ногу. Лицо выдублено ветрами и солнцем. Он строго говорит:

– Георгий, тебе только двадцать пять. Ты жениться собираешься. Тебе рано на войну. Ты у нас единственный кормилец…

Парень упрямо набычивает голову, окидывая родителей темными засверкавшими глазами:

– И все же я пойду! Добровольцем. В нашей семье я самый старший и я единственный мужчина. Не красиво будет, если из каждого дома мужчины пойдут воевать, а из нашего никто не пойдет!

Отец вздохнул, облокотившись на косяк. Посмотрел на застывшую жену, с мольбой поднявшую руки к нему и к небу. Кивнул грустно:

– Будь я здоров, я бы пошел. Вот тут ты прав. Что же, сынок, иди! Держать не стану. Твою лозу виноградную… – Он кивнул на чахлый росток: – …я сохраню…