Мария Захарова - Счастье в огне

– Что это было? Он что, решил воспользоваться мной? Или нет. Это получилось случайно. Потому что утро, и птицы, и река… Или он все-таки знал? Знал – что? Что вот уже несколько месяцев во всем ее молодом девичьем теле чувствуется какое-то странное волнение, а в голове бродят неясные мысли… Нет, не мог он ничего такого знать. Он – мальчишка. Друг. Или даже больше, чем друг. А что значит больше? Больше – это значит, что, ну… почти как брат. Вот именно, брат. А я? Ну как я могла это делать? Хотя ЭТО было так… необычно… и ни на что не похоже… и… приятно. Ну и что теперь с ЭТИМ делать? С чем, с ЭТИМ? И что вообще ЭТО такое?

Варя повернулась, прислонилась к косилке спиной и подтянула под себя ноги. Перед ее мысленным взором встал Костик – товарищ ее детских игр, верный друг и заступник, а теперь… тут мысли ее натыкались на непреодолимую стену и девушка никак не могла представить Костика в какой-то другой роли.

Она не знала, сколько так просидела, когда вдруг почувствовала, что щеки припекает уже полностью взошедшее солнце. Варвара вскочила на ноги: маме на работу, а Митька один. Она со всех ног припустила к дому. Слегка запыхавшись, белым мотыльком впорхнула в калитку, одним прыжком взлетела на крыльцо и распахнула дверь.

Мать кормила завтраком Митьку – круглолицего, белобрысого мальчугана, совершенно неожиданно появившегося в их семье три года назад.

Варя как сейчас помнила как-то глупо, по-мальчишечьи улыбающегося отца и лучившиеся внутренним светом глаза матери, когда те пригласили тринадцатилетнюю Варю «для серьезного разговора», в ходе которого выяснилось, что скоро их станет уже не трое, а четверо. На Варю тогда нашло какое-то странно оцепенение, и на протяжении следующих нескольких месяцев она старательно не замечала хлопотавшего вокруг жены отца и маминого живота, увеличивающегося с каждым днем. Каждый раз, когда она думала о том, что принесет с собой рождение ребенка, ей становилось не по себе. До сих пор она сама полностью владела любовью и вниманием родителей и теперь панически боялась всего этого лишиться. Она замкнулась, стала молчаливой и старалась как можно реже бывать дома; на вопросы друзей только хмурила брови и переводила разговор в другое русло.

Однажды она допоздна засиделась у одноклассницы – на следующий день ожидалась контрольная по алгебре, и девочки увлеклись задачами. Варя тихонько, чтобы не разбудить отца, так как ее позднее возвращение грозило неминуемой головомойкой, прикрыла входную дверь и на цыпочках пошла по коридору. Но в кухне горел свет, и доносились голоса – раздраженный отца и мягкий, почти неслышный, матери – родители не спали, более того, они говорили о ней:

– Нет, ты посмотри который час. Ну и где ее носит? Она совершенно отбилась от рук, с ней стало невозможно разговаривать.

– Сережа, не кипятись.

– Я не кипячусь. Но ситуация выходит из-под контроля. Ребенок совершенно перестал с нами общаться, на любые вопросы или отмалчивается, или бурчит что-то невразумительное.

– Вот это меня и беспокоит. С ней явно что-то не так. Вдруг что-то случилось? Раньше она делилась малейшими проблемами и всеми радостями, а теперь… Сережа, я очень волнуюсь.

– Ну вот только этого не хватало. Ты же прекрасно знаешь, волнение тебе абсолютно противопоказано.

– Сердцу, как говориться, не прикажешь…

– А ты прикажи, ради маленького, ради нас. Тем более, волноваться, я думаю, особенно не о чем. Это банальный переходный возраст, скоро само все пройдет.

Варвара сначала попятилась, а потом со всех ног бросилась по коридору, влетела в свою комнату и с шумом захлопнула за собой дверь: «Ах вот как это называется – переходный возраст! Она чувствует себя одинокой, покинутой, никому не нужной, она совершенно не знает, что будет дальше, потом, когда в доме появится новое, непонятное существо, и она совершенно не понимает, кому и зачем это нужно… Ведь все было так спокойно, они всегда ладили с родителями, особенно с мамой, они любили друг друга, и всем им было хорошо. А теперь? Что будет теперь? И, оказывается, это всего-навсего переходный возраст, причем ее. Значит она еще и во всем виновата». Варя заметалась по комнате – ее душили слезы – а потом с громким всхлипом плашмя рухнула на кровать. В коридоре послышались мягкие, но такие теперь грузные шаги матери. Ольга Евгеньевна вошла в комнату и тихо присела на кровать возле рыдающей дочери. Она ничего не говорила, только гладила Варю по голове, совсем как в детстве, когда маленькая Варенька никак не желала засыпать. Ощущение тепла и уюта стало окутывать Варвару. Она уловила слабый запах парного молока и чего-то еще, до боли родного, – так пахла мама. Железный обруч, сковывающий ее душу, стал распадаться. Прошло еще несколько минут, и Варя подняла голову, заглянула в мамины глаза и увидела все ту же любовь, которая плескалась там всегда, сколько Варя себя помнила. Она еще раз всхлипнула и уткнулась в тугой, круглый живот матери, а та прижала ее к себе, продолжая гладить по волосам. И в этот момент Варя щекой почувствовала какое-то движение, потом еще. Она недоуменно глянула на мать, а та тихо, почти шепотом, сказала: «Это маленький с тобой здоровается. Он тоже любит тебя, как и все мы». Мама еще долго в ту ночь сидела около нее, и они говорили, говорили, о Вариных страхах и маминых надеждах, и много еще о чем.