Михаило Лалич - Облава

Покуда они так думают о нем, майор Паоло Фьори, чисто выбритый, застыл в седле; он чувствует, как приятная струя холодного воздуха овевает ему виски, кончики ушей и затылок. Но только лишь это и приятно, все прочее из рук вон плохо. Глаза слезятся от холодного блеска снега — поэтому майор и не позволяет офицерам ехать рядом с собой, чтобы они не усмехались, видя, как он плачет. В коленях стреляет, болит желудок, а он сквозь постоянно набегающий на глаза туман смотрит на волнистое, покрытое снегом плоскогорье, на извилистую узкую ленту шоссе, пересекающую его, и на головной дозор, что скрывается за поворотом. Наконец взгляд его устремляется к горам. Ему показалось, будто они двигаются, толкают друг друга и, борясь, громоздятся друг на друга. «Хаос, — думает он, — был хаос и остался хаос. Что может тут человек, ничтожная вошь, горная или равнинная, которая умеет только ползать да ненавидеть все и вся, а погибая, оставлять после себя недолговечный след? Стоит лишь приподняться на цыпочки и увидеть чуть подальше носа, как заболит живот, подогнутся ноги, откажет зрение или разум. Природа хуже мачехи, шлепает по рукам, едва только попытаешься взять больше, чем тебе положено. И может быть, в этом есть своя целесообразность, потому что с какой стати убогая, двуногая ящерица, которая даже в своей норе не в состоянии навести порядок, посягает на чужие великие миры?

Нагромождения гор теряют свою реальность, становясь воплощением безнадежного беспорядка, неурядиц и повсеместной извечной борьбы людей и в мирное и в военное время, и в дивизии и в личной жизни. Люди ссорятся, ругаются, дерутся, защищаются, выцарапывают друг другу глаза, и не удивительно, что попадает и ему. Все его ненавидят: солдаты, потому что он офицер, офицеры, потому что он кадровик, кадровики, потому что в этом они видят для себя определенную корысть. Ведь проще и выгоднее ненавидеть его, чем стать объектом ненависти полковника Джулио Фоскарио, этого злыдня, который любит мстить и может мстить. Беды Фьори начались еще на школьной скамье, когда он угадал в Фоскарио шарлатана, который с успехом овладевает иностранными языками для того, чтобы применить свои способности на более широком поприще, обмануть как можно больше людей, да так, чтобы во второй раз с ними не встретиться. Только с Фьори он встретился снова, здесь, на войне, которая смешала все, и Фьори вскоре понял, что его школьный товарищ почти не изменился. К прежним наблюдениям прибавились еще кое-какие подозрения: Фоскарио трус (поэтому он так пыжится), крещеный еврей (поэтому он так ненавидит евреев) и английский шпион.

Это последнее подозрение возникло у майора Фьори при виде чрезмерной активности Фоскарио по оказанию всемерной помощи движению четников и их армии. Сторонник честной игры и классических способов ведения войны, Фьори не мог понять, что делается, а Фоскарио ему растолковывал.

— Обстоятельства меняются, а с ними и принципы. Человек должен постоянно приспосабливаться.

— Да, конечно, но до известных границ. Если их перейти, перестаешь быть человеком.

— Не важно, перестаешь или нет — главное, остаться живым.

— С этой лживой бандой в живых не останешься. Вчера они еще были вместе с коммунистами и убивали наших, а сегодня вместе с нами убивают своих, а завтра снова примутся за нас.

— Не наше дело рассуждать, что было вчера и что будет завтра. Главное: настоящий момент!..

Вероятно, Фоскарио располагал достаточно вескими аргументами, если с такой быстротой завоевал симпатии генерала, губернатора Цетинья и всех высших функционеров. По тому, как легко ему все удавалось, Фьори заключил, что аргументы его весьма осязаемого свойства, что-нибудь вроде английских фунтов, золота или другой какой приправы английской кухни, а о таких вещах при всей своей храбрости он не смел и заикнуться.

«Не восстать против этого, значит, быть предателем и подлецом. Но если я восстану, не имея доказательств, то окажусь в дураках. Меня поставят к стенке и продырявят в десяти местах мою шкуру, чтобы не было повадно тем, у кого даже есть какие-то доказательства…» Все это образовало в нем причудливую смесь страха, стыда и неудовлетворенной ненависти и доводило его до исступления. С ума он не сошел, а лишь совершил несколько необъяснимых поступков, которые полковник Фоскарио с деланным добродушием растолковал как следствие климактерического состояния. Коварный и насмешливый по натуре, Фоскарио заключил, что движение и свежий горный воздух лучше всего могут помочь выйти из этого состояния. Он посылал подышать воздухом Фьори и его батальон всякий раз, как четники просили о помощи. Задания были нетрудные, и дело заранее устраивалось так, будто четническо-итальянское сотрудничество возникло совершенно случайно. Батальон якобы без всякого уговора занимал определенную позицию и оставался на ней в виде преграды, заградительной стены или невода, в который другие загоняли то, что следует поймать, и вел себя так, будто убийства и поджоги, совершаемые на его глазах, нисколько его не касались.