Михаило Лалич - Облава

— Нет никакой Караконджи, — сказал отец. — Нет и не было. Это все бабьи выдумки — детей пугать. Шеи бы им за это посворачивать.

— А почему тогда камень полетел назад?

— Камень должен упасть вниз — его земля притягивает.

— Но если Караконджи нет, то кто тогда свалил с моста в реку Ачима Груячича?

— Ракия его свалила. На даровщину пил, хватил лишку, ноги его и не удержали, в этом все дело.

— А он рассказывал, что Караконджа его душила, и он еле отбился.

— Врет он! А ты спи, трусишка, все это выдумки. Нет на свете никого сильнее человека, все боятся человека, спасаются от него.

— Раз ты не боишься Караконджи, почему ты не пойдешь в пещеру?

— Что мне там делать?

— Проверить, что ее там нет и что ты ее не боишься.

— Ну, хватит, сколько можно болтать, спать пора!

— Но если Караконджи нет, кто тогда украл лодку и перегнал ее на другой берег Лима?

— Перекупщики табака. А сейчас замолчи, не то на всю жизнь запомнишь свой допрос.

Спрашивать отца он больше не осмеливался, а мать в этих делах не очень-то разбиралась. Потом Момо пошел к Видо Паромщику на Лим, чтобы разведать об этом получше. Мальчик рассказывал ему о рыбах, показывал мальков, рыбьих деток, лягушек, научил убивать змей: маленьких — прутом, больших — камнем. Но о Каракондже Видо ничего не знал и пещеру не видел. Ненавидел он не ведьму, а жандармов за то, что они не платят за перевоз ни за себя, ни за своих невест, которых они почему-то водят в кусты. Однажды Видо позвал его к себе в лачугу. У очага сидел его дед-великан Гайо Паромщик без ноги и что-то непрестанно жевал.

— Это он рыбу ест? — спросил Момо.

— Нет.

— А что же?

— Ничего. Он так всегда.

Старик внезапно поднял голову и спросил:

— Чей это жеребенок с тобой, Видо?

— Магичев.

— Вот и отлично. Все Магичи добрые люди, спокон веков такими были. Ну и ладно, ну и хорошо, — и снова принялся за свою жвачку.

Момо подошел к нему поближе и дерзко провозгласил:

— Мой отец говорит, будто в пещере наверху нету Караконджи.

— Конечно, нету, — подтвердил старик, — чего ей там делать? Она не дура, нечего ей делать среди камней.

— Отец говорит, что это бабьи выдумки — детей пугать.

— Чего только бабы не придумывают, разве им можно верить? Нету ее в пещере, нету.

— Раз ее нет в пещере, значит, нигде нет. Значит, ее вовсе нет!

— Не так-то это просто, она ведь в самом человеке сидит.

— Как так в человеке?

— Внутри прячется, а потом вдруг как разинет пасть. Вырастешь, сам увидишь.

Последние слова Момо воспринял как неопределенное обещание, напоминавшее обычные посулы что-то купить и позволявшие сначала отложить покупку, а потом и вовсе о ней позабыть. Вскоре он и сам забыл об этом, но сейчас, слушая, как капает и журчит вода, словно кто-то опасливо подкрадывается, он подумал, что старый Гайо Паромщик по-своему был прав. Караконджу можно было увидеть невооруженным глазом во многих людях и в городе, и в селе. И другие ее видели, размышлял он, значит и дядя Раде видел, если, упоминая кого-нибудь из Груячичей, говорил: «Разинет нечистая сила пасть за его спиной — все бы проглотил. Ногу собственной матери обгложет и то не насытится». Пересаливал старик всегда и во всем, но тут не так уж и пересаливал — у Груячичей, почти у всех, это в глаза бросалось. Детей рожали много, и потому земли у них всегда было мало, росли, ширились, оттесняли других, заполонили село на две трети и готовились захватить его целиком… Было им такое предзнаменование. Когда они переселились сюда из Верхнего Края и зажгли первый костер, дым разошелся во все стороны — от отвесных скал с пещерами до Лима, хотя погода и стояла безветренная. И было это истолковано так, что сама судьба предназначила им здесь плодиться и занять эту землю.

Ни большие военные заслуги Радетичей, ни смелость в борьбе с турками Магичей, раздобывавших оружие даже в Сербии (все это славное прошлое не имело к Груячичам никакого отношения: один из них — Омер — служил туркам, а другой — швабам), ни в коей мере не мешали Груячичам захватывать земли, плодиться и наглеть. Краснобаи и крикуны, они умаляли чужие заслуги и выдумывали свои. Был Омер Груячич да сплыл — и они заткнули бы рот всякому, кто попытался бы о нем напомнить. «В семье не без урода», — говорили они, отрекаясь от родича, который работал на немцев. Рослые, породистые, красивые, связанные с властями, кичливые, как сами власти, угодничавшие перед сильными и прижимавшие слабых, они всегда имели несколько своих грамотеев на небольших должностях делопроизводителей, экзекуторов, кассиров и агитаторов, за которыми в предвыборных потасовках они шли сплоченной массой и вымогали себе льготы и поблажки не только тогда, когда их партия одерживала верх, но и тогда, когда она оставалась в проигрыше.