Михаило Лалич - Облава

Гавро Бекич ошибался. В эту минуту Байо Баничич не думал ни о запретах, ни о приказах, ни о чем-либо подобном. Он даже позабыл о том, что он начальство. Сон напомнил ему о недоконченной работе «Развитие сельского хозяйства в Черногории». Рукопись куда-то задевалась, пропала, точно корова языком слизнула. Черногорский ненасытный дракон нищеты пожрал и эти бумаги… Потом ему пришла в голову мысль, что не случайно первое слово, которое заучили итальянские солдаты, было «нету».

сюсюкая, напевали они песенку, глумясь над ширококостными крестьянами за то, что те не осыпают их дарами, и не подозревали при этом, что вскрывают самую суть черногорской экономики и истории: нищета крепче любой твердыни, она не дает никаких всходов, а если случайно что-то и взойдет, ему не на чем расти и зреть…

Даже время, заметил про себя Байо, которое в других странах приносит какие-то перемены, тут бессильно. Больше ста лет промучались Петровичи [31] Имеется в виду династия Петровичей — черногорских владык. , чтобы создать государство, и хоть бы что, оно так и осталось раздробленным на племена и нахии [32] Нахия — область (турец.) . . И подобно тому, как нищета одолевала все виды капитала: ростовщический, купеческий, банкирский и жалкие крупицы промышленного — так и пастушеское племя прозябало в глуши, на короткое время оживлялось, а потом снова откатывалось назад, в свою нирвану. Будь у Петра Цетиньского фабрики, или рудники, или поля монастырские или все равно какие, чтобы дать людям работу и тем самым кусок хлеба, ему было бы легче и он, наверное, не писал бы: «Это самовольный и непослушный народ, без сабли и веревки его не направишь на путь истинный». В сущности, кроме проклятий и веревок, у него ничего и не было, впрочем, и сегодня перемен к лучшему не заметно. «Сабли и веревки» — это и цетиньские грабежи кучей, набеги на пешивцев, пиперов и белопавловичей, белградские грабежи ровацей [33] Кучи, пешивцы, пиперы, белопавличи, роваци — черногорские племена. и Катунской нахии. Все это не что иное, как подавление мятежей, которыми крестьяне встречали новые общественные формы, а встречали они их так потому, что не доросли до них и не имели условий дорасти. Крестьянские волнения после первой мировой войны были подобной же волной сопротивления, и четничество стало опираться на это сопротивление прогрессу, до которого оно никогда не созрело бы, если бы ждало у моря погоды. И так без конца — кто-нибудь тащит наших полупастухов, гусляров и полубатраков да все в гору, силой, направляет «веревкой и саблей» на путь истинный — к тому, до чего они еще не доросли. Прежде тащили архимандриты и князья, а сейчас это лежит на нас; у тех хоть какие-то возможности были, а у нас нет ничего, и потому мы должны были бы действовать как слаженный механизм, но и в этом случае едва ли сможем противостоять стихии. Я всячески старался создать такой механизм из людей, которые вот здесь, со мной, и безрезультатно: то и дело в них просыпается наследственное сопротивление и вносит раскол, колебания, сбивает на неверный путь, находит сотни способов отбиться от всех, когда так необходимо быть вместе.

«Ни к чему было меня сюда и посылать, — подумал он, — в эти туманы, болота, леса и снега. Не растерялись бы и без меня; во всяком случае, погибнуть бы сумели, а это было бы самым естественным после всего того, что тут творилось. Неестественно другое, то, что пытаюсь делать я: сохранить под ружьем шестьдесят коммунистов на двукратно оккупированной территории, там, где было восстание и полыхали пожарища и где снова, собрав последние силы, подняли восстание. В нашей вековой истории, которой мы так кичимся, еще не было случая, чтобы гайдуцкая ватага смогла продержаться зиму в том месте, где действовала летом. Зазимовать ей не давали, и если она не уходила, ее уничтожали, как только выпадал первый снег. Только мы остались, понадеялись на удачу, раз все равно не было другого выхода, и это первая глупость!.. Ударились в мечты, составляли планы возрождения армии: взводы по селам, роты по общинам, думая к весне, когда зазеленеет лес, сколотить батальон или два, и это вторая глупость! Даже я поверил, что это возможно, впрочем, такая возможность и в самом деле была — минус на минус, или глупость на глупость, всегда дают плюс, то есть в данном случае способны породить что-то дельное. И все бы кончилось хорошо, если бы мы не совершили третьей глупости. Не понимаю, как я мог зимой согласиться на диверсии и допустить эти акции с телефонными проводами — ведь это все равно, что дразнить медведя после того, как он уже перестал преследовать».