Михаило Лалич - Облава

— Гавро, ты видишь человека, что спускается с голой горы? — спросил Качак.

Бекич вздрогнул, будто и в самом деле спал, протер глаза и крикнул:

— Что?

— Не кричи! Старик какой-то идет с Кобиля, он, наверно, что-нибудь знает.

— Это не старик, — сказал Гавро. — Клянусь богом, это Арсо Шнайдер.

— Почему Арсо? Не ходит так Арсо и не спускался бы он по открытому месту.

— Звездануло его пулей, потому он так и идет, — сказал Гавро и встал. — Сам не знает куда. — И пошел.

Они двинулись за ним по лесистому склону горы к подножью. Крутогор, на который раньше они поднялись без особого труда, сейчас казался бесконечным. Они готовились услышать недобрые вести и от волнения дышали часто и прерывисто. Ими овладел страх — хотелось оттянуть встречу, и они инстинктивно противились этому желанию, подогревая в себе нетерпение. Перебегая от дерева к дереву и обгоняя друг друга, они часто закрывали глаза, чтобы не видеть двойную бездну, к которой приближались. Они чувствовали себя как в бою, где любая отсрочка граничит с трусостью, а опоздание ведет к поражению. Они не опоздали — человек лежал немногим дальше того места, где они видели его в последний раз. Лежал он как колода, закрыв рукой глаза, и разговаривал сам с собой. Его бормотание, по мере того как они подходили ближе, слышалось все громче и походило на перебранку, полную злых слов, повторяющихся по два, по три раза сряду. Им стало неловко, словно они подслушивали. Гавро кашлянул.

— Это ты, Арсо? — спросил он.

Тот медленно убрал со лба руку и сказал:

— Да… Я… Я убежал…

— И хорошо, что убежал. Главное, ты жив.

— Резвые ноги выручили — на дерево, потом вниз с горы, и сюда.

— Остался ли еще кто-нибудь в живых?

— Не думаю. Куда там! Как навалились драконы и вороны!

Гавро наклонился к нему.

— Куда тебя ранили? В голову?

— Нет, внутри. Отведите меня в землянку, холодно.

— В землянку? — Момо усмехнулся. — Погоди немного, сразу нельзя.

«Почему сразу нельзя, — подумал Арсо, — что он надо мной насмехается? Здесь Поман-вода, недалеко Тамник и Орван, я знаю теперь, где нахожусь! Как только заговорил Гавро Бекич, тут же все узнал, я и раньше догадывался по небу и деревьям. Землянка недалеко, ее не видно, зато я слышу ручей, который протекает мимо нее, он один так журчит, пробираясь среди корней и камней под снегом. Еле-еле дошел, дальше не могу, пока не отдохну. Сам не знаю, как мне удалось на них набрести; повезло, конечно, тут легко заблудиться. А они вместо того, чтобы обрадоваться, даже не хотят пустить меня внутрь. Как странно, все вдруг сразу охладело — и земля и люди. Должно быть, у них какая-то тайна в землянке. Или Байо приказал никого не пускать, или им кажется подозрительным, что я один спасся. Поторопился я сказать, что удрал, болтаю что попало без нужды. Этот Гавро чудак какой-то! Просто свинья. Чего он там ищет у меня под рубахой и еще пуговицы отрывает? Пальцы у него узловатые, ногти острые, ворочает меня, как мешок, — хватит, наконец! Вообразил, что я ранен в живот, как Видо Паромщик, надо ему сказать…»

— Я не Видо Паромщик, — простонал он. — И не ранен.

Гавро приостановился и спросил:

— Разве Видо ранен?

— Где ты его видел? Куда он ранен? Откуда ты знаешь, что он ранен? — забросал его вопросами Момо.

— Он умер. Турки его… Турки на обман мастера, им ни в чем нельзя верить.

— А Байо тоже погиб? — спросил Качак.

— О Байо не знаю, я не видел его. Разве он не в землянке?.. Турки сволочи, все лукавят! И Гару они убили, внезапно, из засады, и Зачанина в ногу ранили. Я убежал, не мог смотреть, как Зачанин ножом отрезал себе пальцы на ноге. — И он закрыл глаза рукой.

— Был ли еще кто-нибудь, когда Видо умер?

— Были, все мы были: Раич Боснич и Гладо.

— Какой Гладо?

— Черный, тот, что ракию здорово пьет. Он наверху остался, не захотел вниз, у костра сидит.

Они переглянулись. Плохие вести сыплются из Арсо, и они молча, взглядами, убеждают друг друга, что все это не внушает доверия. Рехнулся от страха, бредит, выдумывает, всерьез нельзя принимать. Лучше вообще ни о чем его не спрашивать. Словно это и не Арсо Шнайдер, а злой дух страха и поражения в его обличье. Гавро и Момо поставили Арсо на ноги, Качак понес его винтовку. Тащат его, толкают чуть ли не как пленника к лесу. Как только он пытается что-то говорить, его прерывают: потом, мол, расскажешь, в другой раз. Арсо в смятении терпит и силится вспомнить, что такое он сболтнул. Раскаивается, что помянул Видо и Гару; зарекается не говорить о погибших, чьи имена уже перепутались у него в памяти. Они все шли и шли, лес все тянулся и тянулся, и ему кажется, будто его ведут в землянку у Дервишева ночевья. Его это радует: там тепло, мягко и все знакомо. Когда он снимет обувь и приложит ступни к горячей каменной плите под печкой и закроет глаза, морок мигом исчезнет, и сразу станет ясно, что все эти смерти лишь дурной сон.