Александр Виноградов - В конце аллеи...

— Нелишне запомнить, что жить господин Родион будет на хозяйской половине. Соответственно и почтение! Сейчас можете спать. Утром начнем наводить порядок.

То ли не разобрался в ее решительных словах русский батрак, то ли проигнорировал хозяйскую волю, хотя он уже сносно понимал по-немецки, но привычно двинулся к приземистой одноэтажной кухне, о чем-то горячо заспорив с осмелевшей своей соотечественницей.

Тогда Эрна только усмехнулась, уверенно решив, что поломает она гордыню этого русского, заставит покориться хозяйской воле, а если не соблазнит упрямца мудрым решением, то прибегнет и к другим средствам. Если плюнуть на расистские бредни, чему цена оказалась ноль, русский парень глядится симпатичным и по-мужски обнадеживающим. Конечно, он помоложе ее, конечно, он враг ее земли… Но разве виновата она, что такой жребий выпал Родиону? Войну затевала не Эрна, и почему суровый ответ должна держать немецкая девушка?

Сейчас главное — без нажима, тихой обходительностью привадить парня. Заставить вкусить хозяйской власти, отогреть домашним уютом. Он должен увидеть перспективу. Слава богу, сюда движутся американцы, и колхозов устраивать они не станут. А раз так, то не сразу встретит Родион своих земляков. Остепенится с годами, войдет во вкус жизни самостоятельного, никому не подотчетного бауэра. Послевоенная кутерьма уляжется, и все вернется на круги своя.

Эрна не отчаивалась, что Родион упрямо ночевал на кухне, нехотя вникал в дела. Но с каждым днем она, торжествуя, отмечала, что все реже и все отрывистее разговаривает он с русской и не таким пугливо-озлобленным становится его взгляд.

Правда, он что-то выспрашивал у приехавших на хутор американских офицеров, жестами дополняя неуверенный немецкий язык, добивался какой-то ясности, но гости были учтивы, и только! А когда Эрна выставила победителям сбереженный шнапс да забросила в их «джип» пудовый окорок, то они и вовсе забыли о вопросах Родиона.

В бедовые дни незаметно растеклись все приблудные батраки, насовсем запропастилась русская, никакой весточки не было от фрау Шульц, и над хутором повисла выжидающая тишина. Родион остался на кухне один, и Эрна часто выискивала предлоги, чтобы развеять его одиночество, подразнить окрепшего на сытной пище мужика, распалить тщеславие парня — одни они на хуторе, и кто, как не хозяева, они теперь здесь…

Раскатистая, громовая ночь шумела над крышей, и Эрне без всякого притворства стало жутко в большей и унылой спальне. Из окон хорошо виделась в освещенной кухне склонившаяся над книгой голова Родиона. Радостное открытие кольнулось в сердце — значит, осиливает чужой язык, выходит, не такой уж простофиля этот Родион. Какие-то десятки метров разделяли их в громыхающей весенней ночи. Она решительно набросила халат и побежала на кухню…

Боже, в какую провальную даль завели ее неспокойные мысли… И почему она в такое утро вернулась к истокам их жизни? Что неустанно точит ее последнее время, какие невидимые толчки начали раскачивать их примерную семью?

Она должна сегодня и обязательно начистоту поговорить с мужем. Его нервные срывы становятся все более частыми, они могут развеять в прах сотворенное и выпестованное ее хлопотливыми руками хозяйство, и тогда сам господь бог им не помощник. Эрне надо образумить впавшего в опасное состояние мужа, помочь ему забыть все прежнее, ушедшее из его жизни.

Десятилетиями Родион не растравлял себя, и молчаливое табу на воспоминания утвердилось в их образцовом доме. По женской своей чуткости Эрна всегда пыталась понять Родиона, в семейном гнездышке ублажала мужа как могла и бескорыстной обходительностью заглаживала его память. Неужели он готов отплатить ей черной неблагодарностью, забыть, что новая жизнь навсегда, навечно перечеркнула прежнюю?

Эрна быстро оделась и направилась в спальню мужа. Мимоходом бросила взгляд в окно. Негодующе и потерянно отшатнулась — Родион вывел «фольксваген» из гаража и, судя по тому, как был одет, собрался поехать в город. Один? В такое горячее время?

Эрна беспомощно побрела в пустую гостиную…

В доме Листопадовых воцарилось настороженное, готовое к взрыву перемирие. Степан скрывался два дня у Нюрки, а потом в стыдливом молчании воротился в родную избу. Ирина и бровью не повела — с такими каруселями мужа она давно и остыло примирилась, бабьей ревностью не терзалась: в так и не согретом теплым супружеством сердце уже давно не было места Степану.