Януш Пшимановский - Четыре тануиста и собака - книга 2

Генерал допил, вытер ладонью губы и, поставив кружку на стол, наклонился к Гонорате:

— Квас превосходный. Чем же мне отблагодарить вас за него?

— Каким-нибудь хорошим известием. Мы тут разговаривали... — Она замолчала, встретив сердитый взгляд Густлика.

— О чем? — спросил командир.

С минуту стояла тишина, все смотрели на Коса.

— О доме, гражданин генерал. Что нужно в Польшу возвращаться. Оба Шавелло, к примеру, могут демобилизоваться в тот же день, как перейдем границу. Они землю получили у самой Нисы. Рожь созревает...

— Ну у вас, кажется, от жнивья ничего не зависит. Я дам разрешение, и играйте свадьбу хоть завтра.

— Что вы! — застеснялась Маруся. — Подождем.

— Мы с Густликом договорились, что вместе будем, в один день, — пояснил Кос.

— Я разрешаю. Пожалуйста.

— Пока мои родители и ее, — показал Густлик на Гоно-рату, — не благословят, не получится ничего. До возвращения придется отложить.

— Сержант Елень объяснил, пан генерал, — вмешалась Гонората, — но он уже очень скучает.

— А меня на ваши свадьбы позовете?

— А как же! — воскликнул Елень.

— Вас первого, — заверила Маруся.

— В таком случае по секрету скажу вам, что завтра заканчивается Потсдамская конференция и наверняка через три дня... — Он рукой показал в ту сторону, где за рекой зеленела Польша.

В тот же день вечером, когда уже все, кроме часовых, легли спать, Гонората вышла в сад и при свете месяца сорвала три яблока для хорошего предзнаменования, глядя на восток.

Ее увидел Густлик, несший дежурство в роте. Он нежно обнял девушку за плечи и спросил:

— Для мармелада?

— Нет. Чтобы вернуться поскорее. Не задерживаться больше.

— Хорошо, — сказал Елень.

Зачем ему было возражать Гонорате, когда, как и что решит командование. Пусть загадывает при месяце, это не повредит.

Занятые друг другом, они не заметили, что в другом конце сада, за густыми рядами пахучих кустов малины, был еще кто-то, кому месяц и мысли не давали спать, кто строил планы на будущее.

— Сердце не капрал, который подчиняется сержанту, и не полковник, который обязан выполнить приказ генерала, — тихо говорил Саакашвили, сидя на корточках и опершись спиной о забор. — Ну что значит слово, сказанное во время развлечения, ленточка или фотография по сравнению с настоящим чувством...

— Вторую неделю сердится... — перебила его Ханя.

— Не сердился бы, если бы не любил. Франек шероховатый как броня, но только сверху. Он очень хороший.

— И красивый, — вздохнула Боровянка.

— Да... — признал Григорий и тут же сменил тему. — Давно-давно, когда в Испании война только началась, поехал я на Дальний Восток: свет повидать и строить комсомольский город. С тех пор не видел Грузии. А наши горы весь год в снежных шапках, реки весь год бегут к морю, леса весь год зеленеют. Приедешь к нам — наши края посмотреть?

— Да. Приеду, — сказала она и крепко прижала к груди черноволосую голову Григория — своего помощника по сердечным делам. — Вместе с Аней и ее Юзеком приедем. Осенью, когда уже меньше работы будет и Константин сам за всем доглядит...

— Можно осенью, — согласился Григорий. — В ноябре созревают мандарины, молодое вино набирается крепости, а барашки становятся жирными.

Ханя пошла к дому первой. Саакашвили тихонько напевал песнь о мече, вспоминая свой самый трудный час войны, а потом встал и пошел вдоль малинника. Он с удивлением заметил под яблоней знакомое лицо.

— Ты чего не спишь? — спросил он.

Девушка поднялась и тихо произнесла:

— Путаешь ты меня с Ханей. — Она показала погон без нашивки.

— Извини, — кивнул он головой, улыбнувшись.

— Ничего, пан сержант, — ответил из зеленой тени Юзек Шавелло. — В такую ночь спать трудно, и мы с панной Аней о жизни разговариваем.

За эти три дня они, наверно, в сотый раз просмотрели все машины и карты, проверили запасы горючего и смазки.

На четвертый день пришел приказ, а на пятый перед рассветом они двинулись через Нейсе по понтонному мосту.

На взгорке стоял высокий бело-красный столб с орлом и надписью — «Польша». Минуя его, воинские части отдавали честь.

— Наш был с грузинской горой, — припоминал Елень, — потому что его Гжесь красил.

Косу казалось, что это было давным-давно — тогда они еще на старом танке ездили, не знали ни Лажевского, ни Стасько, ни хорунжего Зубрыка, ни капитана Павлова. Потом они встретились с Константином и Юзеком Шавелло, которые теперь стояли рядом, держась за ручки башни. Они были одеты в парадную форму, только оружия при них не было.