Фельдфебель проговорил, уставившись в пол:
— Оставлю-ка я семью на месте.
Капитан понял, что Корсумяки отнюдь не следил за развитием его мысли, а думал только о собственных делах. Старость и Зимняя война поубавили у него идеализма, если таковой еще был, и, вздыхая, фельдфебель думал теперь о новых бедах и страданиях, которые ему предстояли. Каарна понимал душевное состояние Корсумяки, хотя ему самому эти переживания были совершенно чужды. Он мечтал о войне. И вдобавок о жестокой войне. Этого требовала его карьера. Он вынужден был уйти в отставку после Олонецкой операции, в чине лейтенанта. О причинах можно было догадаться по тому обстоятельству, что он и теперь постоянно враждовал с «этими господами наверху». Солдатам он никогда не сказал худого слова, но командира батальона доводил до белого каления. Без сомнения, он был трудным подчиненным: обладал острым умом и большими способностями. И отнюдь не скрывал своих взглядов, бесцеремонно высказывая такое, из-за чего каждый раз вспыхивала распря. Майору, несмотря на звание и положение, было трудно справиться с этим человеком, у которого вдобавок ко всему был целый пакет орденов, с килограмм весом. В Зимнюю войну Каарна дослужился до чина капитана и получил батальон. По окончании войны остался на службе, но вновь стал командиром роты, поскольку после перевода армии на мирное положение высвободилось слишком много майоров и подполковников на командные посты. Он и теперь не получит батальона. Дали бы хоть стрелковую роту, ибо кому нужны эти пулеметы, особенно в наступательной войне? И тем не менее теперь смерть и бремя ответственности расчистят места, и тогда настанет его черед. Он жаждал проявить себя. Он слишком много раз смотрел в лицо смерти, чтобы бояться ее. Мировая война словно зажгла его энергию и честолюбие новым огнем. Вдобавок он был патриотом, да еще умышленно раздувал в себе это чувство, поскольку оно питало его энергию и жажду действия.
Натура цельная и сильная — таким был Каарна. Его взгляд не выдавал ни малейшей слабости, ничто не могло бы поставить его на колени.
Фельдфебель позвал вестового налить кофе, и капитан продолжил прерванный разговор:
— Да, лучше оставить семью на месте. Назад пятиться не будем. Ситуация не такая, как в прошлый раз. Кстати, обоз присоединится к ротам только на месте назначения. Сначала его должны пополнить. — У рот не было собственного обоза, все хозяйство было сосредоточено при батальоне.
— Ну хоть это облегчит дело. Не придется из-за обоза волноваться, — размышлял фельдфебель. — Но здорово все это отдает войной. Вначале безбожная спешка, а потом сиди и жди.
Капитану стало смешно:
— Так оно и есть. Сейчас потому и бездельничаем. А как же с кормежкой? Может, они отправят полевые кухни заранее? Ну да это их дело.
Они пили кофе молча. Фельдфебель в задумчивости смотрел в переднюю, наблюдая за писарем, который вертелся там перед зеркалом, причесываясь, и то и дело откидывал голову назад, укладывая волосы волной. Фельдфебель вздохнул и, словно поясняя несколько подавленное душевное состояние, сказал:
— Много разных свистунов на свете.
Каарна сухо и неприязненно рассмеялся и проговорил:
— Мировая история создается разного рода деятельностью. Кое-кто, возможно, смотрит сейчас в Берлине на карту России и строит планы. Этот же расчесывает волосы, но и он вместе со всеми участвует в общем деле. — Капитан поставил свою чашку и, стараясь поднять настроение фельдфебеля, бодро добавил: — Вместе со всеми! И вместе со всеми и готов к походу, черт побери. Вот так-то. Хм… хм… Та-рай-ра-рай. Вестовой! Лезвий из полевой лавки! Несколько пачек! Возьмите на сдачу баранок, потом допьете кофе. Да… Стоит мне отойти от этого чертова телефона, как он тотчас же зазвонит… Хм… Хм…
Окрестные «лотты» [5] «Лотта» — член женской военизированной организации в Финляндии.
вечерами открывали полевую лавку в пустом бараке. Когда туда явился вестовой, это военное гнездышко было битком набито. Там продавался кофе, смешанный с суррогатом, твердые как камень баранки, табак, лезвия для бритв, конверты и бумага для писем. В углу каждого листа был изображен бравого вида солдат. Он стоял с каской на голове, в брюках со стрелкой, а сзади развевался финский флаг с синим крестом: ни дать ни взять воплощенная мечта. Правда, ничего общего с действительностью. Действительность же толкалась в очереди перед буфетной стойкой и шумела:
Читать дальше