Анатолий Злобин - Только одна пуля

Посылаю тебе счет твоей же памяти!

Ослепительный свет в необитаемом углу несколько поослаб, там появился маленький рыжий человечек, размахивающий перебитыми руками:

— Не спешите рядить. У меня имеется алиби, — и шмыгнул обратно в черноту забвения.

А перебитый ремешок уже ходит по рукам, давая повод пофилософствовать о жизни и смерти или вспомнить подходящую к месту притчу: а вот у нас было… Даже майор осчастливил ремешок своим прикосновением и покачиванием головы.

Вещественное доказательство подкрепляется чужим выигрышем, в лотерею. Затеяна очередная артподготовка, и майор Петров шлет Коркина к артиллеристам, это почти в соседнем блиндаже у разбитого сарая и все время по ходу сообщения. Такие задания как премия за сверхурочную работу. Коркин обернулся за десять минут, снова сидит рядом со мной на нарах, покуривает.

Зато теперь моя очередь.

Судьба нынче щедра к нам обоим. До артподготовки остается восемь минут, перебита телефонная нитка с теми же артиллеристами, и теперь я бегу туда для последних согласований — и тем же ходом сообщения обратно. Нырк — и снова рядом с ним на нарах.

— Старшой, закурить найдется?

— Держи, Иван. Бери все.

— А ты?

— Бросаю курить. Загадал: если до вечера возьмем Визендорф, обязательно брошу.

— На войне без курева трудно.

— С куревом не намного легче. Который час?

— Где же твои? Мы ведь утром сверяли.

— Сломались что-то. Остановилась моя жизнь. Уже четвертый час? Смотри-ка, уже четвертый, я весь день на передок бегаю — и до сих пор живой. В таком случае посплю хоть, пока артподготовка будет.

Снова возник в углу рыжий человечек, руки и ноги у него нелепо пританцовывали, словно его за ниточки дергали.

— Я требую, чтобы мне дали защитника, есть же процессуальные нормы…

Но рыжего никто не слушал, а меньше всего тот генерал, который командовал армией и вел этот бой на прорыв фронта. Ждать — значило отодвигать победу, и не на десять секунд, на часы… Накал боя постепенно нарастал, требуя разрядки, война нуждалась в жертвоприношении. Снова поднимались в атаку роты, снова ложились под огнем пулемета.

И многие уже не двигались.

Невидимый отсюда генерал отдал неслышную отсюда команду. До нас докатились лишь некие отголоски, о чем свидетельствовала струноподобная поза вскочившего с трубкой в руках майора.

Я его не будил, он сам вскочил, заслышав нетерпеливый командирский речитатив. Его плечо прошелестело по моему локтю и ушло вперед, он отдал честь, взбежал по лесенке, неловко спотыкнувшись на второй ступеньке. Дверь захлопнулась, но тут же открылась снова и осталась распахнутой.

То была лишь репетиция ухода. Он стоял передо мной с протянутой рукой, и в руке письмо, какое он писал ночью при свете коптилки. Теперь он взваливал на мою совесть еще и этот груз. Но каково-то было ему весь день ходить с этим письмом, непомерный груз строк вжимал его в землю, и земля подарила за это еще несколько часов бытия. Он берег письмо до последней минуты, не отправляя его, чтоб не совершалось лишней жестокости.

— Вот, возьми, забыл отослать, — просил он, требовательно глядя мне в глаза.

В пору ли волноваться перед столь малой просьбой? Так отчего же пробегает дрожь по моим рукам, когда письмо возвратилось ко мне, завершив свой четвертьвековой путь по орбите? А тогда я спокойно протянул руку навстречу его руке.

Тут и майор поднял голос, будучи не в силах терпеть непредвиденную задержку, в равном соотношении с которой отодвигалась вдаль наша победа, но уже мои пальцы ухватили ближний кончик треугольника, он отделился от письма — и от всех нас.

— Я быстро, товарищ майор, я все сделаю! — крикнул он скороговоркой, потому что лучше всех нас знал, сколь мало ему оставалось времени на свершение дел.

Вскидывая колени, он пружинисто взбегал по ступенькам. Полы шинели разметались, из-под шайки выбилась шелковистая прядь волос, автомат прижат к бедру. Его силуэт чеканно, до рези в глазах проступил на фоне неба, с каждой ступенькой, спиной к нам, он уходил в высоту, как уходят в вечность. На той ступеньке, где мы пританцовывали час назад, он ловко повернулся, одновременно отталкиваясь от нее, и на секунду показал мне порозовевшую от напряжения щеку и ту полоску шеи под воротом шинели, до которой достанет чужая пуля. Невольный комок подкатил мне к горлу, пытаюсь сглотнуть, а он застрял. Остановись, Володя, куда ты? Он уходил так красиво и достойно, что я зажмурился, но при закрытых глазах изображение сделалось еще более четким и контрастным: вскинутая нога, застывшая на полувзмахе рука. И это уже навечно запеклось в крови моей. Еще полшага, четверть шага, и он уйдет за срез дверного проема, за срез горизонта.