Анатолий Злобин - Только одна пуля

Его убили на исходе марта. На крышу блиндажа шлепалась капель, вязкий сумрак продавливался сквозь тыльное окошко. Снег с полей почти сошел, серея расталыми пятнами, и это были чужие поля, мелко нарезанные, оплетенные чужой проволокой на раскоряченных столбах. За такой столбик он и зацепился, когда прибежал к залегшим ротам. Поле шло под уклон двадцатидвухлетней жизни, ниспадая к деревушке с чужим названием Визендорф — значительный опорный пункт противника: два моста, перекресток дорог, стратегическая автострада (так говорила карта), завершающий пункт его жизни: обелиск, газон, полевые цветы по субботам (так говорила судьба). А низкие, затисканные ветром тучи придавливали людей, земля тянула и звала к себе, всасывала сапоги, и пулеметы били взахлеб из каменных сараев (такова была реальность войны). Роты залегли, танков раскисшее поле не принимало, а может, их и не было под рукой. Пошла война на износ, и, верно, следовало совершить обходной маневр. Но времени не было. К тому же чужая деревушка, если, повторяю, судить о ней по карте, оказалась весьма важным пунктом, за которым должен был раскрыться желанный оперативный простор с парадным шествием войск. Карта же была расстелена перед генералом, и сумеречный свет падал на нее из амбразуры, освещая синие полукружия и вонзающиеся в них красные стрелы. Синие полукружия — это были вражеские окопы, пулеметы, немецкие солдаты у тех пулеметов, а люди на раскисшей земле были красные стрелы. Продрогшие, вжавшиеся в снег, уже не на карте, а в натуре, они были похожи на поваленные снопы или обрубки древесных стволов — и многие уже не двигались. И тогда генерал, глянув в амбразуру, из которой поле смотрелось слишком далеким, чтобы различить на нем недвижные человеческие снопы, да и сама деревушка, окутанная дымами разрывов, едва угадывалась на горизонте, — тогда генерал, молодой, жизнерадостный, решительный, но сейчас раздраженный тем, что так плохо видит в тумане и не может понять, где противник, а где свои, сердито постучал пальцем по красной стреле, нацеленной в центр Визендорфа. Ему тотчас подали трубку полевого телефона, и генерал произнес несколько решительных слов, смысл которых был один: взять! и как можно скорее! Команда пошла из блиндажа в блиндаж по цепочке: генерал — полковник — подполковник — майор; с каждым разом слова становились все более безудержными, пока майор не закричал на капитана: «Почему роты лежат, мать твою?..» В этот момент отлаженный военный механизм отказал: осколок мины перебил кабель. Телефон не ответил. С неуспевшим остыть от ярости лицом майор повернулся к своим и рявкнул: «Иди! Чтоб они (три слова не для печати) немедленно поднялись и взяли!»

Вот и подошла его черта. Еще была последняя возможность отвести глаза и сделать вид, будто слова майора относятся не к нему, а, скажем, к соседнему Ивану, но он не умел прятать своих глаз. Опередив крик майора, он вскочил с нар, козырнул, схватил автомат и выбежал из блиндажа, не укорив соседа по нарам даже взглядом. Он бежал через поле, ординарец за ним, шинель хлестала по ногам, сапоги тяготно погружались в землю, — а земля, как я уже говорил, звала к себе. О чем он думал в те навечно отошедшие минуты? Вспомнил ли Риту и сына, которого она ждала? Вспомнил ли мать? Об этом никто не узнает, и гадать не стану. Но он обязан был, он хотел исполнить приказ и потому неуклонно продолжал бежать по полю, преодолевая вязкую силу земли и смертную силу пуль над головой. Его товарищ Иван, приникнув к щели амбразуры, смотрел в стереотрубу за тем, как он бежит по полю, одинокая фигурка на грязном снегу, а на виске Ивана билась жилка: добежит или не добежит? Кидаясь в сторону от пуль, он-таки добежал до лощинки, где лежал командир роты, тот был тяжко ранен в бедро и потому закончил свою войну. Но разве мог оттого прекратить свое действие боевой приказ? И он, не раздумывая, взял команду на себя, оторвался от земли первым, увлекая солдат. На пути возник столбик, оплетенный проволокой. Он зацепился полой шинели за гвоздь, повернулся вполплеча, чтобы высвободиться, и в тот же миг пуля, которую он не услышал, прилетела к нему.