Анатолий Злобин - Только одна пуля

Женщина всхлипнула рядом с Сухаревым и судорожно закрыла рот белым платком. Печальная цепочка у огня не шелохнулась при этом вскрике, она все время менялась, но не убывала. Живые не смотрели на всхлипывающую женщину, их крик безмолвен.

Игорек ты мой ненасытный, как пропала твоя буйная головушка, и словца не успел сказать. Вспоминал ли меня? Я-то тебя всегда помню и вижу. Откатилась твоя головушка — и пропал ты без вести, а потом под плиту прилег, Игорек ты мой…

Ах, зачем я тебя на свет народила, Розочка моя ненаглядная, лучше бы мои навек закрылись оченьки, а твои бы смотрели на ясный свет, лучше бы он меня схватил и грохнул, доченька моя ясноглазая, лепетунья моя улыбчивая, Розик мой распрекрасный, только и пискнула: «Мама», схватил проклятый эсман, дернул за ноги, и остался на дороге мокренький кулечек, а он пулей еще припечатал, а мы побрели, лучше бы мне на ту дорогу проклятую лечь, и зачем я тебя народила?

Эх, Витюха, товарищ мой, старшина суровый, семь раз тебя смерть целовала, две тысячи километров вместе протопали, все вровень, махра и кровь, пуля и хлеб, и надо же, сто шагов не хватило до рейхстага, шмякнулся, Витюха, и я подхватить не успел, и меня тем же фаустом, чтобы вровень с тобой до конца, так нет, остался небо коптить, хоть и без ноги, но я бы и без двух сюда приполз, к тебе бы приполз, друг мой безвременный, старшина в тельняшке, эх, Витюха, Витюха.

Папочка, родненький мой, где ты сгинул? Как попал в неизвестные? Никогда тебя не видела, не слышала, и ты на меня не глянул ни разика, ушел и сгинул, а тут и я народилась, но ты не горюй, холодно тебе, знаю, пусто там тебе, знаю, хоть и светится огонь над тобой, да тебе не видать, но ты не горюй, чует мое сердечко, это ты лежишь под звездой, знаешь, сколько народу ходит тебе поклониться, так что не горюй и радуйся, вот и я снова пришла, я-то выросла, не узнал бы, я теперь большая, за тебя на земле стою, а фотография твоя всегда со мной, в новом паспорте спрятанная, и думаю всегда, когда подопрет: как бы мой папка поступил? По тебе живу и решаю, хоть не встретились мы на этом свете, и внучек у тебя уже растет, Андреем назвали, чтобы он тоже помнил и знал, слышишь, папочка, он тоже Андрей, я ему о тебе расскажу, ты не горюй.

Господи, упокой души усопших на поле брани рабов твоих: раба твоего Василия, а еще раба твоего Федора, а еще раба твоего Никифора, а еще раба твоего Максима, а еще раба твоего Прокофия, а еще сестру их родную, рабу твою Анну, а еще отца их родного, раба твоего Ивана, упокой, господи, души их в месте светлом, в месте щедром, в месте покойном, где нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания, но жизнь бесконечная, все ангелово воинство отдала тебе, господи, супротив черного супостата, полегли они, смертью своей поправ смерть, ничего не осталось у меня для тебя, господи, кроме молитвы сей, и потому молю тебя о мире всего мира и соединении всех, и слово твое истина, молю тебя, господи…

Сынку мой, Гришенька, слышишь ли ты меня? Из Тагила приехал, чтоб тебе поклониться. Сергей-то вернулся да скурвился с блатными, срок получил, а теперь и вовсе не пишет, и я его знать не желаю, ты один был у меня самый умный и обстоятельный, а заместо тебя бумажка пришла, а потом вот сюда переехал на вечную славу, мы тебя с матерью все поминаем, оба еще скрипим, не на кого только порадоваться, ни внуков, ни внучек, тихость в доме, я-то сталь теперь не варю, на заслуженном отдыхе, сидим со старухой, газеты читаем или у голубого экрана и все тебя поминаем, а еще мне голос твой по ночам слышится, видно, совсем стар стал, сынку мой, Гришенька, слышишь ли меня?

Выстрел, выстрел, выстрел. Я от пули убит. Я на плахе казнен, я в огне сгорел, я танком раздавлен, я в холодной реке утонул, я в небе высоком подбит, я на мину наскочил и пошел на дно, меня пулей в грудь, меня пулей в висок, меня пулей в живот, меня пулей в глаз… Безмолвен тоскующий строй у огня, онемело и тяжко ворочаются слова в груди, не прорваться сквозь их бессилье.

Женщина с белым платком перестала всхлипывать и неутешно побрела прочь. Ее место занял мужчина на протезе…

Теперь и я мог разглядеть некоторые подробности вокруг огня. Недавний венок с трехцветной лептой: «Цум евиге Геденкен» — «На вечную память», другой венок по цветам вровень с первым: от горняков Польши, а промеж них множество безымянных букетов, они лежали словно бы шеренгой по всему окоему вокруг огня, иные аж выброшены к звезде, жар пламени опаляет их, ветка мимозы, корзина тюльпанов, охапка сирени, горшок с геранью, крокусы, подснежники, гладиолусы — все пожирает Вечный огонь.