Ольга Сарник - Карьера Югенда

Завтра, в воскресный полдень я уже занёс было ногу на порог своего барака, но услышал за спиной какой-то странный шум и оглянулся.

Грохот, визг, лай! Первыми прикатились сердитые лохматые комочки – местные собаки. Они задыхались от возмущения. За ними нёсся на красном велосипеде Коля, а следом за ним со свистом бежали босоногие мальчишки. Возле нашего барака вся эта карусель остановилась.

– Спасибо! – завидев меня, издали закричал всегда такой сдержанный Коля. Он раскраснелся, глаза его сияли. Было ясно, как день, что этот человек абсолютно счастлив! Я почувствовал буквально кожей, как просветлело моё худое, серое лицо.

Весёлая процессия испарилась.

Я зашёл в барак и молча зашагал к своей койке.

Мой сосед Хайнц сидел спиной ко мне. Низко нагнувшись, он что-то рассматривал, что-то мелкое, но очень важное. Важное для Хайнца. Заслышав мои шаги, он обрадованно повернулся и протянул ко мне свою широкую крестьянскую ладонь. На ней лежали мёртвые карманные часы. Их тоже убили на войне. И Хайнц надеялся оживить их при помощи моей технической магии. В бараке я прослыл знатным механиком.

– Югенд, а ты можешь… – начал было Хайнц, но поднял на меня глаза и осёкся. – Ты плачешь?!

– Что ты несёшь?! – возмутился я и машинально вытер лицо рукавом. Оно было мокрым от слёз.

–В чём дело, Югенд? – пытливо глядя мне в лицо, спросил Хайнц. – Русские? Это русские?

– Причём тут русские, – буркнул я. – Что там у тебя? Часы?

– Ладно. Потом, – передумал Хайнц. Гуманист.

– Нет, дай, я посмотрю.

Я взял с его тёплой ладони часы и вдруг понял, что во мне изменилось. Она что-то тронула в заклинившем, проржавевшем механизме моей души, и он заработал. Я хочу жить и созидать! Клянусь, я забуду эти мучительные годы разрушений! Отныне я буду воскрешать, а не убивать! Воскрешать людей мне не под силу. Значит, буду воскрешать машины. Я могу. Всё можно воскресить, всё… кроме людей.

Машины нужны людям. Особенно сейчас, когда пришло время собирать камни. Я не буду больше иметь дела со смертоносной техникой. Я буду создавать только мирные механизмы, те, что служат людям, а не убивают их!

Я вытащу себя за волосы из этого болота отчаяния. И узнаю наконец её имя. Я должен увидеть её – хотя бы на минутку.

VI

…Следующим утром мы снова копали траншею – прокладывали водопровод в военный городок.

Макс, вооружённый винтовкой, стоял метрах в пятидесяти от нас, так, чтобы контролировать сразу весь наш отряд. Второй конвойный стоял ещё дальше. Макс был лоялен к нам, пленным немцам. По слухам, его предки были немцами, но фамилия у него была русская, иначе его не допустили бы охранять соотечественников. «Соотечественников», усмехнулся я. Из-за своей хромоты он на фронт не попал, поэтому ненавидел нас только со слов фронтовиков и радиокомментаторов. Фронтовики не очень-то любят рассказывать о войне. О войне легче промолчать. Между собой фронтовики тоже молчат. Оттого, что слишком хорошо, без слов, всё понимают. Тот, кто не был на войне, фронтовика не поймёт.

Внушённая ненависть, не выстраданная на собственной шкуре, ненадёжна. Это фальшивка. Ненависть Макса к нам была фальшивкой.

Во время короткого перекура я выбрался из траншеи и осторожно двинулся к Максу. Подходить к нему вплотную было запрещено. Не положено, по излюбленному выражению Макса. Он вскинул винтовку, и я остановился метрах в десяти от него.

– Стой там, – велел мне Макс, хотя я и так уже стоял, умоляющий, как болонка. – Чего тебе?

–Я хотеть знать её имя и помогать ей дома, – старательно выговорил я.

– Что? – не понял Макс.

– Фройляйн, той фройляйн, – тихо повторил я. Наша короткая передышка заканчивалась. Макс секунду, длившуюся целую вечность, непонимающе смотрел на меня.

–А, той. Не положено, – негромко, коротко ответил он. – Становись в строй! – уже официальным тоном приказал мне Макс и отвернулся.

– Стройся!!! – гаркнул он остальным.

Я перестал для него существовать.

VII

В Рубцовске разгоралась весна. Весна одна тысяча девятьсот сорок пятого года.

Из советских газет, которые приносили иной раз наши конвоиры, мы узнавали вести с фронта. И с каждым днём они были всё печальнее. Для нас. Потом мы бросили читать газеты. Никто уже не верил, что Германия выиграет войну. Но никто не смел сказать это вслух. А думать о том, что будет дальше, и вовсе не хотелось.

Поздним вечером восьмого мая одна тысяча девятьсот сорок пятого года весельчак Ганс Детцель раздобыл свежую советскую газету «Правда». Тоном фельдмаршала он отдал приказ – без него не ложиться, прихватил газету и отбыл «на двор», то есть в уличную уборную.