Ольга Сарник - Карьера Югенда

Допрос был долгим и изнуряющим. Допрашивал меня майор. Взгляд у него был стальной и беспощадный, как у того, зарезанного. Мне хотелось или спрятаться, или дать ему в морду. Прятаться – не в моём характере… А бить морду офицеру противной стороны – непозволительная роскошь для военнопленного.

Вопросник был составлен из ста сорока вопросов, в основном о фактах моей славной биографии и политических убеждениях. Дескать, за какую такую идею бьётесь, герр Гравер? Не рассказывать же ему было ему об Отто! Тогда он и сам, пожалуй, двинул бы мне в ухо. Кто поверит, что я поехал воевать ради мотоцикла, останки которого ржавеют где-то в поле? Курам на смех. А может, описать ему в красках, как я рассчитывал быстренько их победить и вернуться домой к Рождеству?

Неожиданно для себя я расхохотался. Очевидно, сказалось многодневное нервное перенапряжение. А майор задымился от бешенства. Но сдержался, не опустился до мордобоя. Никаких ему сведений! Довольно ему меня самого! Не ему я присягал!

А потом был мучительно долгий путь в лагерь. Нас, офицеров, везли в грузовиках. С почётом! Простые солдаты топали на обмороженных ногах по обледеневшей дороге. На них были лёгкие по русским меркам зимние шинелишки, которые не спасали от пронизывающего ветра. И пленные наматывали на себя, что могли, – немыслимое тряпьё! Женские платки и пальто – всё шло в ход, ничем не брезговали. Русские смеялись над пленёнными покорителями Европы.

Ради вот этого жизненного пространства пролито столько нашей крови! Но оно – не наше. И нашим никогда не будет…

Я трясся в кузове грузовика не то на ухабах, не то от злости. Они предали нас, заставили умирать в этом вонючем Сталинграде! Они сидят в тепле своих высоких кабинетов, а их закоченевшие, обессилевшие солдаты тянутся в плен бесконечными шеренгами, в женских платках, обнявшись, чтобы не упасть и не остаться лежать на бескрайней обледеневшей дороге!

Наш грузовик остановился. Мимо него понуро поплелась шеренга пленных солдат. Солдатская шеренга, как рукав огромной печальной реки, направлялась влево, а наш грузовик взял курс направо. На перекрёстке случился ожидаемый затор. Человеческое море за бортом нашего грузовика заколыхалось, замедлило ход, а потом и вовсе замерло. Я глянул вниз и вздрогнул. Над морем солдатских шинелей я увидел знакомое, измождённое серое лицо. Курт Кассель!

Я рванулся к борту и, рискуя быть пристреленным конвоем, высыпал ему весь свой запас сигарет и хлеба, а потом перебросил через борт и свои рукавицы. Они не зимние, холщовые, но это лучше, чем ничего. Мне легче, а вот ему… Дрезден, Кайзерштрассе, двадцать семь. Там живёт его мать – Луиза Кассель. Я помню. Он радостно заулыбался, замахал мне рукой, но резкий окрик конвойного погнал его вперёд, в снежное поле. Я смотрел, как он медленно удаляется в тоскливую, белую даль. Постепенно он превратился в маленькую чёрную точку. А потом и вовсе исчез.

У нас так много общих воспоминаний. Они до краёв наполнены отчаянием. Они связывают покрепче брачных уз, потому что их легче пережить коллективно. Такая ноша непосильна одному.

Наши офицерские грузовики прорвались наконец сквозь затор и рванули вперёд. Мне было стыдно перед Куртом. Он идёт пешком, а я еду, как барон. Он-то чем хуже меня? Может, я коммунист? Этого ещё не хватало!

ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

I

Германия после капитуляции своей Шестой армии объявила траур. Три дня по радио вместо бравурных фанфар транслировали вагнеровскую «Гибель богов». Впервые немецкие газеты опубликовали фотоснимки погибших немецких солдат.

Безвозвратные потери русских в Сталинградской битве составили один миллион сто двадцать девять тысяч шестьсот девятнадцать человек. Они могли быть меньше, если бы русские просто подождали, пока Шестая армия погибнет от голода и холода. Но русским нужна была победа.

Безвозвратные потери вермахта в Сталинградской битве составили один миллион сто тысяч человек. Взяты в плен девяносто одна тысяча солдат и офицеров.

Сохранить рассудок на фронте мне помогли письма из дома. Читая их, я возвращался в счастливую довоенную жизнь. Родители регулярно писали письма, исполненные благодарности к Магде и робкой, но неугасимой надеждой на моё скорое возвращение. Хотя все мы очень хорошо понимали, при каких условиях я могу вернуться домой – только с серьёзным ранением. Калекой…

Магда стала моим родителям родной дочерью. Она часто их навещала, приносила продукты и помогала маме по хозяйству. Магда здорово их выручала… Родители не скрывали, что считают её моей женой. Что ж, поживём – увидим. Если доживём… Из Сталинградского пекла я написал Магде – в награду за её верность – если вернусь, женюсь. Моментально. И навсегда.