Герман Нагаев - Второй фронт

— Да ведь я же выручить вас хочу, — напирал Максим. — Вместо отца поедет сын. Чего же плохого? Инициалы переправим, и все.

— Верно! — обрадовался председатель. — Ты на заводе на хорошем счету. Я согласен.

— Вот только отпустят ли меня? Я тут одну рационализацию задумал…

— Это не уйдет. Приедешь — сделаешь! А насчет отпуска не думай. Я все улажу. Значит, решено?

— Погоди, Сергей Николаич, — вдруг спохватился старый мастер. — Больно круто ты повернул… не мешало бы наперед отца с матерью спросить, с женой посоветоваться. Ведь на нас ее с двумя детьми оставляет… и другое прочее.

— Да ведь второго случая не будет, отец. Кто мне даст, бесплатную путевку? И неужели не поможете моим?

— Это само собой, однако…

— И мы в беде не оставим, — поддержал, председатель.

— Ох, обошли вы меня, лешего полосатого. Ладно уж, пишите…

— Исправляйте путевку, — сказал Максим, подавая ручку.

Председатель исправил инициалы, подписался, достал из серого мешочка печать, подул на нее, припечатал.

— Вот, получай, Максим Гаврилыч. Билет получишь в кассе «брони». Я позвоню. Поезд в двадцать один ноль-ноль. Ну, будьте здоровы!

Он поднялся, крепко пожал руку мастеру, потом сыну:

— Тебе, Максим Гаврилыч, хорошего отдыха! — и ушел.

Сейчас же в другую дверь вошел Егор.

— Слышал, Егорша, какое дело? Максим-то на курорт собрался…

— Слышал, отец. Одобряю. Дурак бы и тот от бесплатной путевки не отказался.

— Да ведь война на носу! — насупился отец.

— Войной уж год пугают… — усмехнулся Егор, ероша выгоревшие кудри. — Ежели бы опасность была — Североград бы первый готовился к обороне, до границы — рукой подать. А у нас все тихо, спокойно.

— Ну, глядите, робята, — погрозил пальцем отец, — ежели что — вам первым придется в пекло лезть…

Максим боялся слез, упреков… Но неожиданное известие не испугало Ольгу.

— Раз такой случай — надо воспользоваться. Да и отдохнуть тебе не мешает. Очень много работаешь, — сказала она спокойно и тут же, как это бывало при командировках, начала собирать мужа в дорогу.

Зато мать и бабка расплакались, запричитали. И если б не Зинаида, твердо заявившая, что она будет помогать Ольге ухаживать за малышами, дело бы осложнилось.

За обедом мать и бабка молчали и лица у них были заплаканные. Чувствовалось, что их беспокоили не заботы по уходу за малышами. Дед тоже не проронил ни слова. И даже Федька как-то притих, растерялся…

Только к вечеру, когда настало время братьям собираться в дорогу, в дом как бы пришло успокоение. Все опять сошлись на террасе и даже выпили за отъезжающих.

На автобус братьев провожали всей семьей. Ольга несла на руках двухгодовалого Митю, а Павлик, которому только исполнилось три года, шел, держась за руку отца.

Прощание было коротким и сдержанным, как во многих уральских семьях.

Братья пожали всем руки. Максим поцеловал Ольгу, поднял на руки Павлика и, передав его сестре, вслед за Егором вскочил в автобус.

Автобус, в котором почти никого не было, взревел и тронулся. Бабка перекрестила его. А Федька, вдруг вспомнив, что забыл передать братьям узелок с зажаренной курицей и пирожками, закричал: «Подождите!» — и бросился догонять автобус. Шофер притормозил на повороте и Федька успел передать узелок высунувшемуся в окно Егору…

Домой шли невеселые. Зинаида взяла у Ольги тяжелого Митю, а шустрый Павлик все забегал вперед, и Федька за ним еле успевал. Бабка, натянув на глаза черный платок, брела со снохой. Дед Никон и отец несколько приотстали, чтоб поговорить наедине, но долго ни тот ни другой не начинали, как бы обдумывая случившееся. Наконец дед, откашлявшись, вздохнул:

— Вот и улетели наши орлы. Н-да… А Максима-то, слышь, не следовало пускать.

— Иди-ка, удержи его, — отмахнулся Гаврила Никонович, хотя в душе был согласен с отцом. — Теперь не те времена.

Дед взглянул на сумеречное небо и потянул сына за рукав:

— Глянь, глянь, Гаврила, что деется.

Гаврила Никонович увидел, как из-за тучи метнулся коршун и камнем пал в кусты у дачного забора.

— Должно, курицу заприметил. Ах, разбойник! Вот я его.

Схватив сухой ком, Гаврила Никонович швырнул его в кусты и сам кинулся туда. Дед заторопился следом. Когда, раздвинув кусты, он приблизился к забору, сын стоял у примятой травы, обсыпанный перьями.

— Растерзал, разбойник?

— Должно быть. Вон перья.

— Худая примета! — вздохнул дед. — Ох, худая! — повторил он как бы сам себе и побрел к дому впереди сына…