Мария Ильина - Прошлое в настоящем

Федор обиженно подал голос:

– Продукты ношу, за квартиру плачу! Она ж как дите малое!

«Да уж, малое, это точно! И ты не сильно старше! Что же там была за история? Сестру убили… Это по-любому! Кто? Зачем? Непонятно! Да и не важно… Все участники давно там! Только старушка-девочка здесь задержалась, сестру всё ждала… и дождалась. Той было двадцать два, и мне столько же, семьдесят лет плюс-минус…»

– Ты же не уйдешь? Правда?! – Старуха умоляюще-вопросительно заглянула в глаза, и Таня смутилась.

«Бросить ее теперь – предательство. Отец бы не одобрил, сказал бы: «Есть возможность помочь – помоги! Никогда не пожалеешь!» По-детски испуганно возразила: «Уж очень здесь страшно и грязно!» Сама же себе ответила: «Приберись, наведи порядок, и будет здорово!»

Чтобы как-то успокоиться, Татьяна вытащила из сумки любимую шоколадку и стала жевать. Она всегда носила с собой сладость для поднятия настроения.

– А мне кусочек? – сбила с мысли старушка.

– Точно! Бери! – Отломила кусочек, вложила в сухонькую, морщинистую руку.

Взглянула на Серафиму другими глазами: «Шоколад жру, а ребенку не даю! Позор!»

И поняла, что останется. Просто останется – и всё, без оговорок: на день, на два. «Ничего, немного побуду Лизой – старшей сестрой! А она вновь станет Симой, Симочкой – деткой маленькой!»

Кругом было мерзко, темно и отталкивающе, но… она сильная, она справится, обязательно!

Татьяна крикнула, чтобы все слышали:

– Я остаюсь!

Глава 3

Куда он идет?

К следующим выходным Татьяна совсем обжилась. «Лизина» комната с появлением новых вещей преобразилась, перестала казаться музеем или лавкой старьевщика. Кусочком прошлого в настоящем были лишь две фотографии давно умерших людей на рассохшемся пианино: Лизы Златовой и Таниного отца. Здесь не нужно было стыдливо прятать портрет в комод, чтобы не пугать будущего отчима. Здесь вообще всё можно было делать по-своему. Хозяйничать, расставлять вещи и быть уверенной, что найдешь их там, где оставила. Никакого цунами в лице братишек! Только «младшая сестренка» восьмидесяти пяти лет. Милая, трогательная девчонка, превращенная в старушку. Что же с ней делать? Не навсегда же оставаться Лизой! Нужно сходить к психиатрам, пусть разберутся. Вдруг еще можно помочь?

Убедившись, что учебники и ноутбук среди деревянных зверей – это вполне себе мило, Таня переместилась на кухню и принялась с остервенением тереть заросшее грязью окно. Звенели стекла, сыпалась облупившаяся краска. В залитом солнцем дворе прыгали и крутились два рыжика, один в черном, другой в коричневом ошейнике, чтобы проще было их различать. Серафима тихонько сидела в уголке и теребила ветхого плюшевого медведя. Пустой взгляд был устремлен в никуда, в прошлое. Тогда вот так же сидела с мишкой, а сестра мыла посуду в тазике, поставленном на табуретку. Такая чистюля, всё у нее беленькое! И фартучек, и косынка! И домик в знойном вечернем свете! Крохотный забетонированный дворик аккуратно выметен: ни сухих листьев, ни ягод! Сима виновато смотрит на измазанные фиолетовым соком пальцы; ведь шелковица такая вкусная! И ее много, только руку протяни! Лиза ругается: «Замарашка!»

Заходит бородатый старик сосед; ухмыляется, глядя на сестру:

– Экая ты, право! Немецкая аккуратность!

…Как посмел он обидеть сестру! Немцы злые, плохие! Убили маму, бабушку, всю деревню! Лиза с Симой в горы ушли за грибами и застряли из-за ее, Симкиной, нерасторопности. А пришли… Вместо деревни одни угли, дым черный и никого живого… Только фашист, высокий, серый, страшный, лицо каменное, как у колдуна… Билась, давясь собственным криком, кусала зажавшую рот руку сестры; но та крепко держала, в землю вдавила, не выпустила.

Как и сейчас. Когда с визгом вцепилась в лохматую бороду соседа. Голос сестры звучал ровно и сильно:

– Успокойтесь! Она убогонькая, с сорок третьего, как наших всех расстреляли… С ней горячка случилась, так толком и не пришла в себя!

Лиза потащила сестренку в дом, громко шепча на ходу:

– Степаныч свой, ты чего кидаешься, как дикая? Успокойся, посиди! Всё хорошо! Не выходи пока, ясно? – В голосе ее звучала строгость.

Сима забилась в угол, съежилась, прижала к себе маленького плюшевого мишку. Лиза бросила на нее долгий взгляд, тихонько прикрыла дверь и вышла из комнаты. «Бедная дурочка! Всё с этим мишкой, что мама подарила. И как сообразила взять его тогда в лес?»

Молодая женщина нахмурилась, вспомнив недоброе, прижалась к дверному косяку, будто ища поддержки, сняла с головы платок, отерла лоб. Они не должны были выжить – в горах, на выжженной земле, где каждый куст простреливался фашистами, где рыскали охотники на людей! Какие шансы у двух девчонок?! Ноль? Нет – минус единица! Все законы жизни, физики и здравого смысла подписали им смертный приговор. Но случилось чудо, и оно ощущается до сих пор каждой клеточкой сильного, молодого, живого тела. Счастье и ужас, переплетаясь, до сих пор заставляют дрожать, как там, на склизкой осенней земле у пригорка, под горелой сосной. Подмяла под себя Симку, уткнулась носом в пожелтевшую, колючую траву, подставила спину холоду и смерти. Вот сейчас послышится лающая речь – и грянет выстрел… Но вместо этого – бодрый шепот, улыбка, твердая теплая рука. Свой, родной, русский! Наш партизан, чудом вышедший из леса. Чудо, настоящее чудо, как в сказке! Когда всё потеряно, и вот… Вадим! Ее Вадим! Спаситель! Нянчился, ухаживал, кормил, лечил заболевшую горячкой Симу долго-долго, пока добирались до наших. Пещера темная, холодная и сырая, как могила. Всё время капает вода, особенно гулко и страшно по ночам, и нельзя не прижаться к большому и сильному.