Дмитрий Ли: Журавли покидают гнезда

— Не смейся, — смутилась Синай. — Не я одна ем. Все соседи варят эту бурду. Только я не прячусь, как другие. Мне стыдиться некого. Кому нюхать противно, пусть тащат что-нибудь повкуснее.

Еще совсем недавно Синай была женщиной уважаемой, без нее не обходились ни одна свадьба и хангаби [16] Особенно торжественно в Корее отмечается шестидесятилетний юбилей. . Веселая, острая на язык, она умела позабавить самых серьезных людей. Но с тех пор как Санчир увел ее сына, она редко выходила из дома. Теперь когда-то близкие люди стали ей безразличны. Они остались безучастными к ее горю, зато Санчиру, который увел Бонсека, кланяются низко. Почему же они заискивают перед тем, кто оставил ее без сына? И отворачиваются от нее, старой, беззащитной женщины. Хорошо, что рядом семья Юсэка. Не будь их, одичала бы совсем. Не знала бы, что в мире есть еще добрые люди. А без Юсэка — не услышала бы слов утешения, пусть скупых и нескладных, но всегда добрых и искренних.

— Ты голоден, мой мальчик? — спросила Синай с нежностью, как обычно обращалась к сыну.

— О-о! Я сегодня сыт, как собака знатного дворянина в день именин! — ответил Юсэк, поглаживая живот.

— Ты заработал деньги? — обрадовалась Синай.

Юсэк не скрывал ничего от соседки. И на этот раз рассказал все, даже о выпитом гамди. Взяв с нее слово не говорить отцу, он отдал ей цветы.

— Зачем ты мне даришь цветы? — спросила Синай, переводя радостный взгляд с Юсэка на букет.

— Праздник ведь сегодня, — сказал Юсэк. — А вы позабыли. Теперь-то счастье вбежит в дом моей тетушки: у нее есть красивые цветы!

— Спасибо за добрые слова, — промолвила женщина растроганно.

Прислонив коляску к стене, Юсэк вошел и свою лачугу. Отец лежал на циновке и тихо охал. Лицо его было бледное и потное. Подсев к нему и потрогав голову, Юсэк справился:

— Вы опять заболели, ободи?

— Плохи мои дела, сынок, — отозвался старик, присаживаясь. — Похоже — кости ног обросли колючими шипами. Пробую подняться — они впиваются в тело. Рикши ошиблись, прозвав твоего отца старой клячей. Та еще как-то волочится, а я… — Он горько вздохнул и поглядел с отчаянием на сына, как бы спрашивая: «Как мы теперь жить будем?»

Суставы ног у старика болели давно. Больной, по грязи и снегу, бегал он в своих дырявых башмаках с коляской. «Раз он слег — плохи его дела», — подумал Юсэк, волнуясь за него. Не зная, как помочь, он потрогал его ноги: они были холодные.

— Весна пришла, — сказал Юсэк, стараясь подбодрить его. — Скоро гуляки из-за моря нагрянут. Любят они прокатиться в коляске. Так что проживем как-нибудь. А ноги у меня крепкие, выдержат!

Старик грустно улыбнулся, взял руку Юсэка, погладил. Руки отца тоже были холодные, но крепкие.

— Сын мой, — сказал Енсу, — много ли радости платить за щедрость здоровьем. Мне не страшно — у меня есть ты. А кого же ты впряжешь в коляску, когда свалишься вот так же, как и я?

— Рано мне об этом думать, — ответил Юсэк. — Доживу до ваших лет и буду, наверное, не один.

— Сын мой, — продолжал отец, — велика радость видеть рядом друга. Но очень больно видеть на глазах друга слезы. Поверь мне, это тяжело.

— Я не понял вас, ободи…

— Лачуга никогда не станет храмом, — сказал старик, — обложи ее хоть мрамором. Она так и останется лачугой. И ты, ее обитатель, должен захоронить мечту об Эсуги.

Юсэк почувствовал, что и у него самого тоже похолодели руки. И его вдруг стала бить дрожь.

— Да, ты должен забыть Эсуги, — повторил отец. — Видят мои глаза все, да и нутром чую, что трудно тебе, но подумай не о себе, о ней подумай!

Слова отца жалили Юсэка, как взбесившиеся осы. Обороняться от них было нечем, и он сидел, опустив голову.

Без стука, почти незаметно, вошел Санчир. Он умел появляться неожиданно и в тот момент, когда не нуждались в присутствии третьего лица. Этот толстяк, на вид добродушный, с круглым, всегда улыбающимся лицом, наводил ужас на жителей лачуг, словно внезапно забредший в деревню тигр. Его боялись все, даже те, кто не чувствовал за собой никакой вины.

— Зачем ты пожаловал? — обратился к нему старик и, опираясь на плечо Юсэка, стал подниматься.

Ничего не ответив, Санчир невозмутимо и не спеша опустился на ондоль и, поджав под себя ноги, сказал:

— С некоторых пор люди превратили меня в пугало. И прозвище дали Собачий Нос. Впрочем, они не ошиблись. Я знаю всех, кто, мило улыбаясь, носит за поясом нож.

— Говори, что тебе нужно? — сердито спросил Енсу.