Дмитрий Ли - Журавли покидают гнезда

Притаившись за дверью и глядя на них, Денними вспомнила Чунами, который радовался рождению дочери ничуть не меньше Макуры. Правда, к ногам новорожденной Эсуги не клали денег и цветов, и завернута она была не в атласные одеяла, а в парусиновую тряпку, вырезанную из старых отцовских шаровар. Как бы то ни было, Денними радовалась чужому счастью. Она не имела права показывать свои слезы сегодня, когда люди празднуют рождение нового человека. Она вспомнила тот страшный день, своего мертвого ребенка. Гости шутят, гости смеются, стало быть, и ей нужно смеяться. Какое кому дело до ее горя. Или лучше уйти куда-нибудь и выплакаться. Подступившие к горлу слезы мешают дышать, душат.

Денними казалось, что она свое уже прожила и существует теперь только ради своих девочек, которых надо тянуть да тянуть. А где взять силы на это, если они давно иссякли и усталые руки виснут, словно сухая ботва. А страх, вечный непреодолимый страх потерять работу, не покидает ее даже во сне. Особенно было тяжело Денними в последний год, когда Макура неожиданно отозвали в армию и Махико стала полновластной хозяйкой имения. Некому теперь было защитить ее от ярости юной хозяйки. Правда, первые дни Махико относилась к работникам с явным расположением. Некоторым повысила плату, услужливым дарила недорогие подарки. Помещица радовалась, что ее муж вновь надел форму военного, которая, как она считала, шла ему больше любой другой одежды, висящей в гардеробе. Мечты уносили ее за горы и моря к родному острову Хоккайдо. В Нагасаки у нее родные, но она предпочитает Токио, где великое множество казино и торговых салонов, от которых голова идет кругом! Нет, на мужчин она теперь не станет обращать внимания. Конечно, многие мужчины интересней Макуры, но они не достойны ее внимания, потому что она жена истинного самурая, которому сам генерал-губернатор вручил орден за Корею и подарил землю. И, наконец, кто другой может любить ее так, как Макура…

Махико жила в своих прекрасных мечтах почти год, пока не получила от мужа письмо, в котором он писал:

«Моя юная Махико! Я живу на военном корабле и поэтому не могу тебе часто писать. Возможно, мы увидимся не скоро. На днях корабль возьмет курс к берегам России. Как бы я хотел оказаться около тебя в нашем тихом уголке. Береги сына. Любящий тебя Макура».

Впервые Махико почувствовала одиночество. Она ясно поняла, что Макура не собирается ее вызывать к себе. И совсем неизвестно, сколько ей еще придется прозябать в этой глуши. А ведь годы идут — и она незаметно может состариться. К чему тогда ей — слава мужа? Хорош он — оставил ее одну с ребенком на чужбине, а сам поплыл в Россию. Если подумал бы, как нелегко здесь юной Махико, наверное, вернулся. Махико прослезилась и вызвала письмом мать.

Мать приехала скоро. Слезы дочери расстроили ее настолько, что на следующий день она объявила о продаже имения.

Через две недели Махико с матерью покинули имение, поручив новому хозяину собрать осенью оброк с крестьян. Новый владелец был очень расчетливым японцем. Имея большую семью, которая сама могла справляться с хозяйством, он отказался держать прислугу.

И снова на пороге зимы Денними осталась без работы. Теперь она не могла рассчитывать на помощь односельчан. С первого же дня ее службы у Макуры пошли разные слухи, которые доходили и до Денними: «Вряд ли японец возьмет к себе кореянку экономкой, если она для него не больше, чем экономка», «А новый хозяин прогнал ее, потому что он стар и ему не требуется «экономка». Денними не могла оправдываться: разве всех переубедишь, докажешь? Один Енсу оставался верным другом семьи Чунами. Не боясь осуждений, он приходил к Денними, приносил детям лакомства и, видя, как женщина убивается, старался утешить.

— Все мы шлюхи, — говорил он сердясь, — если питаемся из барских рук. А разве сама Корея не продалась Ильбони? [24] Япония.

Подступала новая зима, которая во много раз будет страшней той незабываемой, когда не стало Чунами и Денними слегла от горя. Тогда муж оставил какие-то запасы чумизы, теперь в фанзе не было ни одной крупинки. Она в отчаянии глядела на север, откуда надвигались в долину черные тучи.

Тысяча девятьсот восемнадцатый год был для Кореи памятным. Готовясь к войне с Россией, японцы утроили налоги, удлинили рабочий день и сократили оплату труда. Тотальная мобилизация обезлюдила пашни и фабрики Японии. Но, несмотря на это, Великая империя не знала голода. День за днем у причалов корейских портов загружались зерном корабли, ночами шли на юг поезда с сырьем. В Корее наступило голодное время. Пользуясь этим, предприниматели разных фирм и концернов вербовали корейцев в Японию, главным образом подростков, чей труд был гораздо дешевле взрослого.