Петр Волкодаев - Чей мальчишка?

Дед Якуб не стал прятать Саньку, а передал ему устный приказ Кастуся: после бегства из «музыкальной» школы сразу же уходить в отряд.

— Немцы шарахаются, как чумовые. Утром сызнова облаву сделают. Айда на огород, — торопил старик, — проведу до Гнилого болота. А там — бог батька…

На прогалине — зеленый хоровод. Голенастые осинки топчутся в мокрой траве. Вышли из чащи рассвет встречать. А на болоте шастает ветер. Всхлипывают заросли. В камышовых бочагах дымится черная как деготь вода.

— Подавайся на Загатье, — напутствовал Саньку дед Якуб. — Крюк вымеряешь, зато дрыгву минуешь.

— Я по кочкам. Слегу возьму…

— Остерегайся окон болотных, — внушал старик деловито. — Они, слышь, вроде колодца. Вода в них с берегами вровень. Оступишься — пропал: там бездонная хлябь.

Санька постоял немного на зыбкой кочке и решительно шагнул вперед. Он перепрыгивал с кочки на кочку, цеплялся руками за ветки, останавливался, выбирая надежное место для нового прыжка. Срывался по пояс в густую тягучую воду, где копошились коричневые пиявки.

Усталый и вымокший, выбрался он на мшистый островок, прислонился спиной к деревцу. Над болотом табунились белогрудые облака. Там, в синей вышине, было светло и просторно. А тут надвигалась на Саньку со всех сторон черная болотная глухомань. Она хлюпала, шурхала, чавкала. И не было ей ни конца, ни края…

Вдруг Санька заливисто свистнул, пугая болотную тишь, и бросился к столпившимся невдалеке березкам-карликам. За ними — он увидел — горбилась старая полуразрушенная гать.

Настил трухлявых бревен привел Саньку к лесу, откуда наплывал ворчливый шум реки.

Возле берега, прибитые волной, покачивались бревна. Санька потрогал конец толстого бревна, а потом снял с себя стеганку и запихал ее в котомку. С обрывистого берега свисали над водой коричневые плети сосновых корней. Он вырвал из земли длинные жгуты, связал ими два бревна, шагнул на середину плотика. Плотик закачался и поплыл.

Санька упирался шестом в песчаное скрипучее дно, отталкиваясь все дальше от берега. Набежавшая волна вытолкнула плотик на стрежень, и тяжелые бревна сразу стали легкими и ненадежными, как щепки.

Санька сел на бревна верхом, спустив босые ноги в торопливую воду. Котомка сползала с плеч, и он то и дело вскидывал ее за спину. Мимо плыли в кипучей зелени берега. Над обрывом ярым цветом пенились кусты черемух.

Друть кидала плотик с гребня на гребень, крутила в широких суводях. На излуке река вытолкнула шаткий плотик в тихую заводь. Выбравшись на песок, Санька надел куртку и по едва заметной тропинке зашагал прочь от берега.

Неожиданно впереди послышалось короткое ржание. В ельнике стояла оседланная лошадь. Шагах в пяти от лошади лежал человек, прижав к груди окровавленную руку. На выцветшей гимнастерке расплывалось багровеющее пятно. Крепко сжаты белые обескровленные губы, над ними натопорщились черные усы.

Санька наклонился над усатым партизаном и замер: и бровастое лицо, и волнистый чуб — все было знакомое. Только вот усы приклеились чужие. Их Санька не видел прежде на моложавом лице.

— Андрюшин! — прошептал Санька и опустился на корточки возле раненого.

Андрюшин поднял отяжелевшие веки и глянул на Саньку глазами, налитыми болью и тоской.

— Саня? — выдохнул он вместе со стоном. — Беги в отряд. Немцы Селибу жгут… Карательный отряд… На двадцати трех машинах… С пушками… Кастусь там остался… Не успел переплыть… Меня вот обстреляли…

Санька таращил недоумевающие глаза на разведчика. Ведь дед Якуб сказал, что Кастусь уехал в отряд… Как же так? Почему ж он не успел переплыть Друть?

— Бери моего коня и скачи по этой тропе… — проговорил Андрюшин, сдерживая стон. — Там будет мостик… Свернешь налево… по-над оврагом…

Здоровой рукой он потянулся к кармашку на груди, достал оттуда свернутый вчетверо листок бумаги.

— Передай донесение. — Он сунул записку Саньке в руку.

Рыжий тонконогий конь километра полтора бежал машистой рысью, а потом вдруг рванулся в намет. Санька подпрыгивал в скрипучем седле, сжимая в руках ременные поводья. Ветви лещины больно хлестали по лицу, обдавали холодными брызгами росы.

Так он скакал полчаса, а может и час, но ни мостика, ни оврага не было впереди. Он натянул поводья, и разгоряченная лошадь пошла, отфыркиваясь, крупным сбивчивым шагом.

Где-то в лесной глухомани протяжно стонало дерево-скрипун. Казалось, кто-то затерялся в непролазных дебрях и не может выбраться на дорогу. Просит о помощи, захлебываясь утробными всхлипами. Санька хлестнул по боку коня и припал к луке.