Петр Волкодаев - Чей мальчишка?

Художник В. Тихонович

Еж вылез из-под колючего куста крыжовника, поднял кверху поросячью мордочку, понюхал воздух и затопал к яблоне, царапая когтистыми лапками землю. Под яблоней он свернулся в клубок, дернулся, а когда вскочил на ножки, на его иголках торчало зеленое яблоко-падунец.

Прячась в картофельной ботве, Санька пополз на коленках к яблоне. Подкрался к хитрому ежу и затаился.

А тот, не замечая Саньки, поддел на колючки еще один падунец и засеменил к бане.

Одряхлевшая баня, похожая на омшаник, прикорнула возле плетня в саду, греет на солнышке земляную спину. На крыше поселились кусты лебеды, и даже лопух машет оттуда сизыми лапами. Ее давно не топят по субботам: дручанцы построили общую баню, возле речки она, неподалеку от больницы. Санька туда бегает мыться: когда один, а выпадет случай — с отчимом. Однако и эта, подслеповатая, все еще стоит у плетня. Стежка к ней зарастает ушастыми лопухами, но в черной ее утробе до сих пор живет банный дух: от каменки пахнет горьковатым дымком, березовыми вениками.

Под трухлявыми стенами наерошились кусты крыжовника. Тянется к самой застрехе пекучая зелень крапивы. Туда и шмыгнул со своей ношей дотошный еж.

Санька раздвинул колючие заросли и увидел под углом бани неглубокую нору. Заглянул туда, а там — ежиное гнездо. В нем — дымчатые клубочки… Четыре… Потрогал рукой ежат — иголки мягкие, не колются. Взял на ладонь одного. Прячет острую мордочку зверек, поджимает розовые ножки к животу, натягивает на них игольчатый тулупчик. Фукает… Ишь, сам с букашку, а уже стращает. «Подрастут — возьму одного в избу», — решил Санька.

Он посадил ежонка в гнездо и только тут спохватился. Где ежиха? Обшарил глазами кусты — нету. И вдруг — шорох под плетнем в зарослях молочая. Шагнул туда — она. Смотрит на Саньку черными бусинками, пугает его:

— Пфук… Пфук…

Падунцов на колючках уже нету. Где же они? Ага, вот куда спрятала! У плетня в траве кладовочка… Запасает еду.

Надо Владику показать ежиное гнездо. Небось, завидовать будет. Это тебе не воробьишки, что живут у него за наличником. Воробей — птица домашняя, под каждой стрехой гнездо вьет. А вот еж да еще с ежатами… Попробуй найди его гнездо!

Санька выбежал за ворота, недоумевает: на улице — угрюмая тишина и людей не видать почему-то. Никогда так тихо не было в воскресные дни в Дручанске. Обычно гармошки целый день играют, девчата «Лявониху» отплясывают. А нынче… Мимо двора прошла соседка Дарья, утирает передником заплаканные глаза. Что случилось?

Он юркнул обратно в калитку, в сенцах на пороге столкнулся с матерью. У нее тоже на ресницах дрожат слезы. Санька хотел спросить, что произошло, но в это время из горенки, где висел репродуктор, послышался тревожный голос диктора:

— …бомбили наши города… Севастополь… Киев… Минск…

Санька таращит недоуменные глаза. Почудилось ему, что ли? Мать положила теплую ладонь Саньке на голову:

— Война, сынок… — Голос у нее дрожит, лицо помрачнело. — Немцы напали. Утром. В четыре часа…

Санька беспокойным взором обшаривает подворье. Отчима ищет.

— С лошадьми он. Беги к нему. Небось, ничего не знает.

Кивает зеленой головой голенастая сосна» Качает Саньку: вперед — назад, вперед — назад»».

Он сидит на горбатом суку верхом, обняв руками теплый, пропахший живицей ствол. Ему неудобно качаться на корявой кривулине, но он не торопится сползать вниз. Отсюда, с кудлатой макушки дерева, хорошо видать шоссейную дорогу — всю в заплесках солнца. Она убегает, расталкивая хвойные урочища, на запад, туда, где тяжко и глухо охает земля.

— Что, Сань? — слышится снизу нетерпеливый голос.

Под сосной, задрав кверху рыжую, как подсолнух, голову, стоит Владик — Санькин закадычный дружок. Он тоже учился в пятом «Б» и перешел в шестой тоже с одними четверками. Вместе они ходили на Друть удить язей. Есть у них под старой ветлой заветная заводь. Там на зорьке в розовой воде шастают красноперые рыбины. Сторожко ходят возле привады. Однако за весну немало их, разинь, попало на кукан.

А нынче рыболовам не до язей. Третий день дозорят тут, на сосне, что стоит на отшибе возле безлюдной дороги. По очереди взбираются на высокое дерево и обшаривают маревную даль настороженным взором.