Петр Волкодаев - Чей мальчишка?

— Сынок… На, спрячь… — заговорила она шепотом, хотя, кроме них двоих, никого в избе не было. — Списки тут… Партизанские семьи… Ох, боюсь я, не успеете передать в отряд.

Владик мотнул головой: мол, не волнуйся. Выскочил в сенцы, принес оттуда рыболовные снасти. Потом свернул в трубочку бумажные листки, которые вручила ему мать, засунул их в пустотелое удилище.

На пороге Кораблева остановила сынишку:

— Купрейчиху надо предупредить. Пускай прячет детишек и сама… Но ты к ней не ходи. Сподручнее Саньке…

Рыбачья тропинка опять привела их к старой мельнице. Тут они, как обычно, оставили в кустах удочки и подались в сторону Лисьего оврага.

Идут молча, тихо шлепая босыми ногами по остывающей земле. В еловой хвое дымится густая роса: с утра моросил дождь. Ельник стоит на пригорке, и белесые пасмы тумана на прогалинах далеко видать. Проснулся ветер. Он тормошит игольчатые ветки. Шорох плывет вниз, к реке, тихими мурлыкающими волнами.

Вдруг Владик остановился, пугливо прячется за куст.

— Чего испугался? — шепотом спрашивает Санька.

— В кустах кто-то…

— Примерещилось тебе.

— Вон он… Глянь-ка…

Владик указывает рукой на прогалину между елками. Санька пригнулся и увидел на фоне вечереющего неба черный силуэт человека.

— Он… Верещака… Доставай наган…

— Тише ты!

Санька показывает Владику кулак и, раздвигая еловые ветки, ползком направляется к прогалине. Владик не отстает от Саньки. Затаились возле разлапого куста.

Ктитор шел по их следам, но теперь потерял их из виду и крался вдоль прогалины наугад. Останавливался. Прислушивался. Шагал дальше приседающей звериной походкой, озираясь по сторонам. Борода всклокочена. На голову напялен порыжелый картуз, над глазами торчит зловещий, словно клюв ворона, черный козырек.

Вот он, совсем близко от них — шагах в десяти. Раздвигая ельник, осторожно, крадучись, подался в глубь леса.

Санька махнул рукой Владику: мол, айда за мной. Они крадутся вслед за ктитором, все время сокращая расстояние.

— Руки вверх, иуда! — Санька направил ствол нагана в спину ктитора.

Верещака вздрогнул, даже присел от неожиданности, а потом медленно стал поворачивать голову назад.

— A-а… Санька… — На лице «божьего человека» расплылась широкая улыбка, — Напугал ты меня…

Он говорил, а сам все пятился к еловой чаще. Глаза его сверкали хищно, как у волка. Растопыренные крючкастые пальцы судорожно шарили по груди.

— Стрелять буду! — наступал на ктитора Санька.

Верещака поднял вверх руки — кривые, узловатые, как дубовые сук и.

— Обыскивай, Владик! — приказал Санька.

«Божий человек» снова заговорил елейным голосом:

— Хлопчики… Дороженькие… Зачем старика муштруете? Грех так шутить со мной…

— А мы не шутим, — заявил Владик, ощупывая карманы ктитора.

В боковом кармане лежало что-то тяжелое, металлическое… Не успел Владик сунуть туда руку, как Верещака подмял его под себя. Корявые пальцы тянутся к горлу. Санька ударил ктитора наганом по голове, но тот не отпускает мальчишку, мнет его, душит…

Маячит, перед Санькиными глазами лохматый затылок ктитора. Нажал Санька на курок, громыхнул выстрел — и Верещака сразу обмяк. Повалился набок, оскалив желтые зубы.

Санька хотел выстрелить еще раз, но ктитор уже задергался, а из простреленного затылка за ворот рубахи потекла кровь. Санька пугливо отскочил в сторону. Руки трясутся, и все тело вздрагивает, как в лихорадке. Потом кинулся к Владику, помогает ему встать, дергает за рукав:

— Айда, скорей!

Они бегут по ельнику, натыкаясь на колючие ветки. Оглядываются. В низине, где безмятежно ворковал лесной ручей, Санька остановился. Лицо его вдруг побелело, а на лбу выступила испарина.

— Погоди… — сказал он, часто хватая открытым ртом воздух. — Тошнит что-то… Я напьюсь…

Он лег животом на траву и припал губами к ручью. Когда напился, встал на коленки и долго плескал себе в лицо пригоршнями текучую студеную воду.

— Кастусь будет ругать, — сетует Санька. — Договорились живьем брать ктитора.

— Мы же не хотели убивать его, — отозвался Владик, — он сам напал. Чуть не задушил меня…

В тайнике не было записки от Кастуся. Значит, он не приходил сюда с тех пор, как похоронили Осипа Осипыча.

Смеркается. Уже ночь машет черными пасмами в лесу. Сыро и знобко в Лисьем овраге. Земля остыла. Травы пожухли. Деревья молчат угрюмо.