Петр Волкодаев - Чей мальчишка?

Возле стены, в которой прорублено оконце, растопырился колченогий стол, сколоченный из неструганых досок. Посередине стола — полусплющенная гильза от снаряда. Из нее тянется к накатнику желтый язык огня.

Максим Максимыч развернул возле самодельной лампы лист бумаги с какой-то схемой, водит по нему карандашом, сажает в разных местах красные птички.

Уже много часов сидит Максим Максимыч, склонившись над столом. Жжет самокрутки — одну за другой… Жестяная банка из-под консервов наполнилась за ночь окурками доверху. По землянке ходят зеленые волны табачного дыма. Ищет предрайисполкома подходы к железнодорожному мосту. Местность там теперь открытая, ивняк по берегам вырублен немцами начисто. Как пробраться к мосту? Уничтожить охрану? Нелегкая задача… На обоих берегах возле моста — бункера, а в них — крупнокалиберные пулеметы. Подходы к бункерам обнесены колючей проволокой и заминированы. Да и Дручанск рядом. Услышат стрельбу, прибегут на подмогу…

Нет, Максим Максимыч не может рисковать жизнью доверившихся ему людей. Не имеет права. Партизанская война только начинается. Впереди у отряда — налеты на вражеские гарнизоны, засады и бои, бои…

«Ничего… Мы возьмем хитростью…» — произносит в мыслях он и прижигает новую «козью ножку».

После ночных размышлений Максим Максимыч пришел к заключению, что к мосту можно подобраться без боя. По дну Друти. Взрывчатку — в резиновые мешки. Вот проверит Кастусь глубину и… Вторую неделю он ведет там разведку. Позавчера опять ускакал с двумя партизанами.

Максим Максимыч вдруг спохватился: Кастусь должен был вернуться вчера вечером. А тут уже и ночь на исходе, а его все нет. Хотя бы посыльного прислал.

Он распахнул дверь и остановился на пороге землянки. Лес дохнул в лицо грибной сыростью и горьковатой прелью осинового корья. В чащобе, где бугрились землянки, еще спала ночь. А на Журавлином болоте уже затеплился зеленый окраек неба. В болотных зарослях тюрлюкали журавлята. Они просыпаются раньше всех лесных старожилов.

На лесной тропе — топот копыт. Окрик часового. Из-под зыбучей хвои вымахнул всадник. Он спрыгнул с коня возле недостроенной землянки, кинул поводья на луку. Кажется, начальник первой заставы. Соломенная шляпа… Китель… Ну конечно, он, Дубовик. С какими вестями? Небось опять будет клянчить мины… Не терпится. Торопится на шоссейную дорогу. А Максим Максимыч делает отсрочку. Решено провести в одну ночь сразу два налета: один — на шоссе, второй — на железнодорожный мост. Вот он-то, мост, и задерживает…

Первая партизанская застава выдвинута к самой шоссейной дороге Могилев — Минск. Наблюдает за передвижением гитлеровских войск, готовится к минированию дороги. В отрядной кузнице, что стоит на отшибе, под лохматой елью, эмтээсовский слесарь Игнатюк со своими подручными третий день колдует над минами-самоделками. Вытапливает из неразорвавшихся снарядов взрывчатку, начиняет ею квадратные дощатые ящички…

Максим Максимыч встретил начальника заставы сердито.

— Чего опять прискакал? Торопыга… Затаись и жди. Да не вздумай самовольно пугать зверя!

— Товарищ командир отряда!

Максим Максимыч остановил Дубовика резким жестом.

— Выполняй приказ!

— Я срочно… Доложить вам… — упрямо продолжал начальник заставы. — Нынче ночью из-за шоссе пришел какой-то партизанский отряд. Орловцами себя называют.

— Ты сказал им, что тут есть отряд?

— Зачем им знать про нас? Командира ихнего не видал. С разведчиками столкнулся…

— Надо сейчас же установить связь с ними. Куда они идут?

— На Друть, — ответил Дубовик. — Давеча в Калиновке остановились.

Максим Максимыч приказал седлать коня. Вскоре он с двумя автоматчиками скакал по затравеневшей тропе в Калиновку — десятидворную глухую деревушку, приютившуюся возле еловой чащобы в стороне от проезжих дорог.

Максим Максимыч был почему-то уверен, что это он, секретарь райкома партии Орлов, объявился здесь. А может, однофамилец? Разве мало Орловых в стране…

…Его увезли из Дручанска в Минск на санитарном самолете двадцать первого июня вечером, а двадцать второго в два часа ночи он уже лежал на операционном столе. Три с лишним часа врачи вели поединок со смертью и вырвали-таки у нее жизнь дручанского секретаря. Обессилевший после операции Орлов задремал. И вдруг где-то рядом с оглушительным треском раскололось небо, звонкие осколки посыпались на подоконник. Второй такой же чудовищной силы взрыв рванул землю в больничном садике, метнул на крышу клиники вырванные с корнем яблоньки. В открытое окошко потянуло гарью. Небо молотили зенитки, а взрывы бомб, далекие и близкие, продолжали трясти землю. С надрывом выли сирены, их заглушал рев моторов. Потом вражеские самолеты подались на запад, им вслед хлопали зенитки. Но вот и они смолкли. И стало слышно, как где-то совсем близко всплескивает и бушует пламя, кричат люди, протяжно дудят автомашины. Двадцать пятого июня утром снова заголосили в Минске сирены. Четыре часа подряд ревело и грохотало небо, вздрагивали и стонали стены больницы. Этот налет был страшнее первого. Крестастые пикировщики стаями — по двадцать, по тридцать самолетов — налетали на город, в несколько заходов сбрасывали бомбы, а потом налегке взмывали ввысь. Их все время сопровождали верткие истребители. В разбитые окна больницы заносило ветром дымный чад пожарищ. Горели жилые кварталы города. Однажды вечером больных спешно начали выносить во двор, где стояла вереница грузовиков. Вскоре Орлова вместе с другими привезли на вокзал, внесли в вагон.