Леонид Моргун - Легион

– Сажай полбу, – отрезал Метелл.

– Жаль, что у тебя нет виноградника, тогда ты не давал бы мне глупых советов! – сердито воскликнул смотритель. – Или тебе неизвестно, что там, где росла лоза, никакой другой злак не принимается?

– Ладно, старина, – примирительно сказал Метелл, взбираясь на клячу и, пошарив в кошельке, протянул смотрителю монетку. – Возьми денарий и выпей за наше здоровье.

– Ах, что вы, – замахал руками смотритель, но деньги взял и шепнул: – Если хочешь, могу подсказать, где достать неплохого винца. У храма Близнецов в шапках сверни направо в тупичок и постучи в дверь, окованную медными полосками. Спроси Артемидора и скажи, что от Муция. Муций – это я.

– Спасибо тебе, Муций, но… неужели в Риме уже невозможно купить вина? – поразился Метелл.

– Почему же невозможно? – удивился ветеран. – Это раньше было трудно, а сейчас, когда вино запретили, им стало хоть залейся. Но зачем платить лишние деньги? Оно теперь так вздорожало. Сабинское идет по сто сестерциев за конгий [29] Около 3,3 литра. .

Созий присвистнул. Метелл покачал головой:

– Уж лучше пить поску [30] Вода разбавленная уксусом. Обычный напиток простонародья. .

– А из чего делается уксус? – резонно спросил Муций. – Раз не стало виноградников, то не будет ни винограда, ни уксуса, ни вина, ни хлеба. Поверьте моему слову, господа, все вздорожало в Рида, кроме плетей. Они, как всегда, раздаются бесплатно,

– Ешь свой хлеб, старина, – посоветовал ему Клавдий. – Ешь и не пытайся понять помыслов великих мира сего. А тем более рассуждать о них, – с этими словами Клавдий Метелл подбодрил пятками клячу и отправился на встречу с нарождающимся днем.

Он не был в Риме семь лет, и слегка волновался в предчувствии встречи. Но гораздо больше тревожил его приказ, врученный ему две недели назад в канцелярии наместника. Этим приказом префекту предписывалось оставить службу и немедленно явиться к императору. Чаще всего подобные приказы получали лица, в отношении которых производилось следствие. И, как правило, назад они уже не возвращались. Впрочем, Метелл не помнил за собой особенных грехов. Командуя семью когортами, разбросанными по бревенчатым крепостям-канабам в низовьях Рейна, он никогда не сближался с офицерами, а большую часть времени проводил за чтением сочинений Басса и Непота [31] Древнеримские историки. и втайне от всех писал собственные заметки о последней войне с германским племенем хаттов, участником которой он являлся. Разве что их мог прочесть нескромный взор и сообщить фискалам о несоответствии образа мыслей префекта общепринятым установкам? Или всесильному цезарю Августу стала известна давняя история, в которой не последнюю роль играл Клавдий со своими тогда еще двумя когортами? Метелл терялся в догадках.

Кто из нас не испытал тех удивительных трепетных чувств, которые зарождаются в душе каждого человека в преддверии встречи с родным домом. И какими словами можно передать то неизъяснимое, что распирает грудь и волнует сердце при виде до боли знакомых мест, когда близкой и родной кажется каждая травинка, куст или деревце, когда в каждом встречном ищет наш взор знакомого или родственника, и хоть не находим мы их в толпе, но смотрим на прохожих с теплой улыбкой, ибо они наши соотчичи.

И так же смотрел Клавдий Метелл на первых попадавшихся им путников, сельчан с корзинами, полными зелени, в испуге шарахнувшихся в сторону при первом их приближении. С рассветом путников становилось все больше и больше. Они шли по одному-по двое и большими группами, спускались по узким, выводящим на главную дорогу тропинкам с бесчисленных окрестных деревушек и имений, подобно муравьям, отправляющимся на ежедневный свой промысел. А навстречу им двигались другие, то ли муравьи, то ли трутни. Богатые римляне бежали из города в свои загородные имения, спасаясь от ежегодной осенней лихорадки; толстомордый ланиста вел привязанными к повозке два десятка своих мускулистых кормильцев; из города двигались купцы, гонцы и прочий служилый люд, и вскоре толпа стала такой плотной, что Созию приходилось грозно покрикивать и щелкать бичом, призывая простолюдинов освободить дорогу слугам императора.

И лишь когда солнце уже выкатилось на небо и засияло на нём багровым пламенем, когда рассеялся туман с полей и на обочинах дороги появились первые гробницы; на горизонте показалось плотное темное облако, которое чужестранец принял бы за грозовую тучу. На самом же деле это было обыкновенное облако дыма, которое постоянно висело над Вечным городом, то, что сейчас принято называть «смогом». Дым этот струился из сотен тысяч жаровен и кухонных печей, из труб бесчисленных харчевен, бань, особняков и многоэтажных зданий, инсул, он черными клубами вздымался с жертвенников тысяч храмов и еще большего количества мусорных куч. Губы Клавдия дрогнули и подымал он, что сотни лет тому назад неведомый поэт, возвращаясь к родным пенатам, испытал такую же радость в душе и сказал: «Дым отечества ярче огня чужбины…» Слова, к которым нечего добавить.