Вячеслав Репин - Хам и хамелеоны

Мариус и Лайза жили на Риверсайд-Драйв, три. Какие средства нужно было иметь, чтобы снимать целый этаж в здании в Аппер-Уэст-Сайде, в двух шагах от Централ-парка, с собственной оградой, лифтом и прислугой, которая жила в доме даже в отсутствие хозяев? У Маши не хватало на подсчеты воображения, и даже Павел, по-видимому, недопонимал, насколько Альтенбургеры состоятельны.

Работа у швейцарцев Маше вскоре стала казаться единственным положительным событием в ее жизни со дня приезда. Отношения с парой сразу сложились теплые, домашние. Жизнь стала как-то ярче от одной возможности бывать в Аппер-Уэст-Сайде. С большинством окружающих Альтенбургеров рознило, как ни странно, иное воспитание – какой-то неписанный кодекс поведения, основанный на простоте в общении и, что особенно бросалось в глаза – на доброжелательности. Эта банальная, на первый взгляд, черта швейцарской четы поражала Машу чем-то до боли родным, знакомым. Так было в детстве. Просто дома таким вещам не придавалось значения. Родители не блистали материальным достатком, детей растили в обычной среде, и тем более непонятным казалось сегодня, почему при виде благополучных и состоятельных людей у нее возникает ощущение, что они ей ближе по духу? Почему в их лицах проглядывает что-то родственное? Сходство было даже физическое. При виде людей необеспеченных или бедных, живущих в других районах города, такого чувства у нее никогда не возникало, наоборот – отторжение, антагонизм. К какой категории относилась сама она?

У Павла тем временем дела шли прахом. Торговля мотоциклами – «олдовыми сайклами» дышала на ладан. Павел сетовал то на напарника, то на нехватку наличных средств, то на скудную «капитализацию». Без инвестиций в Америке не разгонишься. Поставить на ноги серьезное дело при отсутствии «резервных фондов» практически невозможно. Малейшая невыплата, самый короткий простой в обороте – всё это сразу превращалось в снежный ком, процентные выплаты и долги катастрофически возрастали.

В придачу к уже привычным неурядицам, Павел, возвращаясь в первых числах сентября в Бруклин из Кони-Айленда, где находилась их с Мюрреем мастерская, попал в аварию, да еще в нетрезвом состоянии. «Шевроле», одолженный ему другом-компаньоном, оказался разбит вдребезги. Нужно было рассчитываться за машину, купленную в рассрочку. Страховая компания, воспользовавшись тем, что полиция застукала водителя с алкоголем в крови, уклонялась от своих обязательств. Павла лишили прав, оштрафовали почти на пятьсот долларов и продолжали таскать по инстанциям. Но он всё же легко отделался, особенно если принять во внимание тот факт, что не имел в Штатах вида на жительство. Неприятности сыпались одна за другой. Едва обретенное равновесие пошатнулось. Земля вновь уплывала из-под ног…

На Риверсайд-Драйв, три, царила барская атмосфера. Машу кормили, поили, вечерами оплачивали ей такси, и не было случая, чтобы ей не предложили остаться на ночь, когда приходилось задерживаться допоздна: в доме имелось несколько «гостевых» спален. В цокольном этаже располагался тренажерный зал. Днем, когда дети спали (знакомые хозяев оставляли детей на весь день), она могла там заниматься, включая у кроваток радио-няню. Но такое благополучие казалось всё же зыбким, обманчивым, временным. Не могла же она превратиться в профессиональную воспитательницу или, чего доброго, пополнить ряды прислуги, стать ровней двум другим латиноамериканкам, которые жили в доме и обслуживали Альтенбургеров с достоинством холеных рабынь…

Отношения с Четвертиновым портились изо дня в день. Не отличавшийся сильным характером, униженный своим бесправным положением, но до мозга костей убежденный в том, что не заслуживает такой участи, Павел сдавал буквально на глазах. В минуты черного уныния он покупал марихуану подешевле, скручивал «косяки» прямо дома и нередко оказывался в таком «отрыве», что глаза у него стекленели; в такие дни с ним невозможно было даже разговаривать. Он мог теперь не спать ночи напролет и всё чаще коротал время в кругу знакомых.

Машу туда не приглашали. Да она и не рвалась в этот круг, инстинктивно побаиваясь среды Мюррея и уже догадываясь, что новое окружение Павла так или иначе замыкается на «марьванне» и на стиле жизни, который неминуемо накладывает отпечаток (отрыв, скученность, нерегулярные и сомнительные доходы…) на жизнь людей, возводящих растаманство в культ.

Однажды за полночь, вопреки договоренности, что она останется ночевать у Альтенбургеров, Маша вернулась домой в Бруклин и застала Павла с девушкой. Черноволосая Дорис, их общая знакомая, которую Маша до сих пор считала подругой Мюррея, при ее появлении выскочила из постели в чем мать родила. Маша смотрела на незваную гостью – стройную и белотелую, с бритым лобком – во все глаза, не в силах сдвинуться с места. Дорис тоже ненадолго впала в ступор, но потом мгновенно натянула свои одежки и испарилась из их крохотной квартирки, не проронив ни слова.