Сергей Михеенков - Днепр – солдатская река

– Калибр семь – девяносто два! Арним, ты что, попал под огонь своих?

– Нет. Мы отбивали атаку. Я стрелял из schpandeu. Со мною рядом был ротный командир. По пулемёту вёл огонь снайпер. Он многих положил. Ребята потом рассказывали.

– Но пуля-то наша.

– Унтер-офицер Байзингхоф из нашего взвода всегда таскал с собою русский ППШ.

– Ну да, хорошая штука. Ты хочешь сказать, что и в тебя иван пальнул из трофейной винтовки.

– Возможно. Но тогда, тем более, обидно.

– Иваны палят по нас из всего, что стреляет. – Нойман поправил вначале одну, а потом другую затёкшую ногу. Обе ноги были старательно упрятаны в гипсовые коконы, похожие на зимний камуфляж, надетый поверх бриджей. – Однажды мы стояли в небольшой деревушке на берегу Угры. Так называется их река. Дело было недалеко от Юхнова. Это – между Смоленском и Москвой. Мы уселись делить сухой паёк. И вот, представь себе, сидящий вокруг горы консервных банок взвод. И вдруг в эту гору падает русская Ф-1 в чугунной оболочке. Четверых парней мы похоронили сразу. Восьмерых, раненых, отволокли в медпункт. Один тяжёлый. Вряд ли он выжил. Во всяком случае, к нам в роту он уже не вернулся. А меня даже не задело. И что оказалось? Гранату бросил мальчишка. Его тут же поймали. У него в кармане была ещё одна граната. Он не успел вставить капсюль-воспламенитель. Он хотел, видимо, то ли себя взорвать, то ли ещё одну во двор бросить.

– Откуда у них такой фанатизм?

– Они защищают родину. Свои семьи. Жилища. Землю.

– Ну, положим, земля им не принадлежит. Земля в России колхозная. У русских крестьян во владении только один огород. Совсем маленький. У них нет понятия: моя земля. Того корневого чувства, которое в народе всё скрепляет.

– Ты ошибаешься. Иначе бы они не сражались до последнего патрона.

– Так вот, потом мы узнали причину, почему тот мальчишка так поступил. Днём раньше того случая какой-то ублюдок из нашего взвода изнасиловал сестру того маленького русского. Вот он и задумал отомстить. И отомстил. Мы потом выяснили, кто это был. Командир роты приказал помалкивать, хотя сам ему потом спуску не давал. Поручал самую грязную работу. Во время взрыва гранаты его почти не задело. Отделался лёгкими царапинами. За него расплатились другие. Что и говорить, этого маленького русского ивана можно понять. Как бы ты сам поступил, если бы твою сестру или девушку…

– Жаль… – Бальк задумчиво покачал головой.

– Ты о чём? – Нойман снова, поморщившись, поправил свои ноги, стараясь лечь набок.

– Жаль, что тот русский мальчик не успел бросить вторую гранату, – неожиданно сказал Бальк.

Они не разговаривали несколько суток.

В августе стали поступать тревожные сообщения. Оставлен Белгород, Орёл, Хотынец… При упоминании Хотынца и Жиздры фузилёр Бальк вздрогнул. Значит, позиции его полка прорваны, и что с его товарищами, защищавшимися на Вытебети, неизвестно.

– Ничего нельзя понять, – пожимали плечами раненые, сгрудившись у радиоприёмника, стоявшего на столе рядом с портретом фюрера.

– Эти болтливые кретины из Министрества пропаганды…

– Ничего не понять.

– Наступаем мы или уже нет?

– Скоро узнаем.

И действительно, вскоре санитарные эшелоны, прибывающие с Востока в Германию, начали привозить тысячи раненых, искалеченных и умерших в дороге. Эшелоны прибывали из-под Харькова и Чернигова. Раненых сортировали и разбрасывали по госпиталям. Несколько человек привезли и в их корпус.

– Они постоянно бросают в бой свежие части! – рассказывали побывавшие в недрах «Цитадели».

– Нашу Сто девяносто восьмую просто вышвырнули из Белгорода!

– «Восемь-восемь», которую мы прикрывали, подожгла пять русских танков! Шестой сравнял с землёй все три пулемёта и разбил первым же осколочными снарядом нашу противотанковую пушку. Все артиллеристы погибли. Мы даже не смогли похоронить их. Русский тяжёлый танк искромсал позицию осколочными снарядами, изутюжил гусеницами. Трупы артиллеристов невозможно было отделить от земли.

– Там был настоящий ад.

– Мы заняли траншею в полукилометре западнее и нам объявили, что, если мы и здесь не удержимся, расстреляют каждого десятого. Просто построят и – каждого десятого…

– Придержи язык, парень, – сказал кто-то из раненых новоприбывшему.

– Да, за это можно загреметь.

– Самое худшее, что может с нами произойти, нас снова отправят на Восток.

– Так оно и будет, дружище. Наши дивизии стоят там.

– К тому же среди нас нет эсэсманов или «цепных псов» [2]. Ведь нет? Их лечат в других госпиталях. Значит, никто не донесёт.