Сергей Михеенков - Днепр – солдатская река

– Наши «шутки» конечно же разутюжат любую цель, – говорили в курилках те, кто уже не первый раз попадал в госпиталь. – Но если иванов бьют в колоннах, то одно из двух: либо они отходят, а значит, вот-вот займут новый рубеж обороны, либо подтягивают резервы, что ещё хуже.

– Иванов всех не перебить! Они – как саранча!

– У фюрера тоже есть резервы!

– И где же они? Когда нас везли сюда в кровавых бинтах, я что-то не видел наших резервов! Или, может быть, эшелоны со свежими дивизиями резерва были так хорошо замаскированы, что мы их просто не заметили?

– Ты не в ту сторону смотрел, старина. Резерв фюрера лежал на полках рядом с тобой. Не отчаивайся, резерв есть.

– Да, похоже, мы – последний резерв Германии.

На такие шутки отвечали мрачным молчанием или злобным смешком.

– Ещё одного Сталинграда наша армия не выдержит.

Слово «Сталинград» действовало магически. Кто произнёс его, они уже не могли вспомнить. Казалось, оно само прозвучало в плотно набитой перебинтованными телами тесной курилке.

– Уже подчищают тылы. Всех – под метлу! Разве вы не видели, кого прислали с последним пополнением? Больные очкарики и дети! Какие это солдаты? С такими солдатами разве можно наступать?

– Ничего страшного. Все должны воевать. Долг перед родиной обязывает.

– Но дети…

– Выходит, русские сильнее нас?

– Русские не одни. Англичане, американцы, французы, югославы, греки, новозеландцы, канадцы, австралийцы! Все – против нас! Весь мир! Почему так?

– А я говорю, всё дело в том, кто сидит в окопе. Там, на передовой. Нет уже тех парней, с которыми мы шли к Москве.

– Да, их уже нет. Ты прав, старина.

– Вот я и говорю: всё началось там, на Востоке! Там мы нашли все наши несчастья. И они теперь, как чума, как тиф, перекинулись и на побережье, и в Африку, и на Балканы.

– Да, старина, везде туго.

– Россия – проклятое место. Это – заколдованная страна.

– Крестьяне живут там почти в нищете. Вы видели, какие у них жилища? Дети голодные. А ночью они уходят в лес, в партизанские отряды и жгут наше имущество, взрывают мосты, портят связь. Значит, им нравится так жить!

– Рабы. Россия – страна рабов. Они служат большевикам и жидам, что, по сути дела, одно и то же. И к этому привыкли. Они уже не замечают своей нищеты, убожества своего жилья, одежды, скудной еды.

– Те не отнимали у них последнего. Вот в чём причина.

– Просто – рабы. Примитивный народ. Примитивный ум, не понимающий Бога. Низкие потребности.

– Пустое. Вы болтаете о пустом. Сами себя разжигаете тем, чем нас разжигали в тридцать девятом и сорок первом. Россия – великая страна. И нашей армии она не по зубам. Вы говорите, примитивный народ, рабы. А кто же создал величайшую культуру? Их музыка, литература, живопись, архитектура на уровне европейской и даже выше.

– Помолчи, Курт. Мы не знаем, кто прибыл вчера и позавчера…

Они какое-то время курили молча. Но всех волновало одно. Уже никто не подозревал друг друга в пораженчестве. И только иногда такие разговоры прерывал раздражённые голос какого-нибудь пожилого фельдфебеля, воевавшего ещё в Первую мировую войну, который советовал им, соплякам, помолчать и готовиться к выписке прямой дорогой назад, на Русский фронт. Потому что все другие дороги им, побывавшим там, заказаны.

– Сталин дал своим иванам хорошее оружие, – снова начиналось всё сначала. – Ты попадал под атаку их «катюш»? А я попадал.

– Да, танкисты говорят, что в открытом бою с их новыми тяжёлыми танками лучше не встречаться. Даже на Т-34 они установили новую, более мощную пушку.

– Наши «тигры» и «пантеры» значительно лучше!

– Посмотрим. Сейчас они дерутся там, в русской степи. Через день-другой всё решится.

– Когда под Сталинградом рвали на части Шестую, до самого конца шли бодрые сообщения. И чем это кончилось? Правда оказалась ужасной.

– Да, этого не забыть…

Боли в груди ещё донимали Балька. Доктор сказал, что, возможно, все осколки разрывной пули извлечь не удалось. Некоторые из них величиной со спичечную головку и даже меньше, вросли в ткани, и лучше их не трогать. Другое дело, если они начнут беспокоить… Бальк всё понял: доктор оставлял ему шанс в любой момент обратиться к врачу. Доктор был пожилым и добрым человеком. Он понимал всё, возможно, многое, совсем не так, как понимали они. Другую пулю, деформированную от удара в плечевую кость, он подарил Бальку на память. Теперь пуля, вынутая из его тела, лежала в ящике тумбочки среди письменных принадлежностей. Однажды он показал её Нойману. Тот повертел её, взвесил на ладони и сказал: