Сергей Михеенков - Прорыв начать на рассвете

– Живой? Идти можешь?

Должно быть, это он стрелял из своего ТТ.

Вскочил. Побежали, поддерживая друг друга. Кудряшов копошился в середине куста, кого-то дожимал. Трещал под его руками хворост и что-то ещё. Турчин остановился и ещё несколько раз выстрелил из своего ТТ.

– Всё. Патроны кончились.

Кудряшов и старшина Нелюбин усадили Иванка на уцелевшего коня.

– Давай, малый! Гони к лесу! Спасайся! – И старшина вытянул коня концом верёвки.

Иванок, однако, проскакал шагов пятьдесят, соскочил с седла, залёг и открыл огонь из автомата. И это спасло всех их, кто остался живой и кто бежал теперь назад, к лесу, чтобы укрыться за деревьями. После рукопашной схватки лыжники отстали и открыли беспорядочную стрельбу.

– Кто убит? – спросил Воронцов, когда они собрались в лесу.

Кудряшов сплёвывал горькую тягучую слюну и мотал головой.

– Ты что? – спросил его старшина.

– Да ударил, гад, чем-то! Хорошо, вскользь пошло.

– Губана убило. Наповал. В голову.

– Завхоза тоже.

– Кто видел дядю Колю мёртвым? – спросил Воронцов, оглядывая всех.

– Я видел, – сказал Турчин. – Могу подтвердить.

– Лаялись по-русски. Не стреляли. Хотели живыми взять.

– И стреляли из наших автоматов, из ППШ.

– Что будем делать, командир?

– Где Дорофеев с людьми? Почему они нас не прикрыли? Струсили?

– Зато Иванок нас не бросил, – сказал старшина Нелюбин.

– Вот молодчина малый! Всех нас выручил!

Воронцов повернулся к Иванку, сказал:

– Иванок, объявляю тебе благодарность!

До утра они сделали попытку перейти линию фронта в двух километрах западнее. Но и там их встретили пулемётным огнём.

– Вы что-нибудь понимаете, Владимир Максимович? – спросил Воронцов Турчина.

– Кажется, они закрывают «котёл» сплошной линией. Это может означать только одно: завтра-послезавтра они начнут сжимать окружённую армию.

– Ну, вот и попали! – охнул Кудряшов. – Я как чувствовал…

– Как всё равно ждали нас, – сказал старшина Нелюбин.

– Это точно. Живыми брали. Мне по голове чем-то…

– Если бы они нас хотели добить, добили бы из пулемётов. – Турчин доставал из кармана патроны, бережно обдувал их и защёлкивал в обойму ТТ, покончив с этим занятием, сунул пистолет за пазуху и подытожил: – Так что тут, Курсант, нас ждали. И засаду сделали по всем правилам. Не учли только того, что мы будем идти пешком, за лошадями, и двумя группами, а не все сразу, как ходили всегда.

– А зачем нас в плен бать? Что у нас можно выведать? – недоумевал старшина Нелюбин. – Оборону мы тут не держим. Расположения огневых точек ни артиллеристов, ни пехоты не знаем. Какая им в нас корысть?

– Зато по два-три раза в неделю ходим с какими-то грузами туда-сюда. Намозолили глаза. Да и разведка, видимо, заинтересовалась: кто такие, что перевозим, откуда и куда. Но меня сейчас больше беспокоит другое. Если мы свободно ходим через линию фронта, то можно смело предположить, что то же самое делают и они. Тем более в нашей форме да свободно владея русским.

Воронцов слушал своего начальника штаба и понимал, что, скорее всего, Турчин прав. На тропе пытались взять не просто «языков», а именно их. Команды подавали и кричали по-русски.

В группе Дорофеева потерь не было. Это обстоятельство и возмущало Воронцова, и радовало одновременно.

Однажды утром прудковский староста и хозяин хутора Сидоряты сидели вдвоём на брёвнах возле озера. Март был уже на исходе, но зима держала. Хотя днём уже так пригревало, что старики расстегнули шубы и радостно смотрели на солнце, которое с каждым днём всё выше и выше поднималось над Бездоном. Пётр Фёдорович сказал, слушая, как на той стороне озера мерно, выдавая ладного плотника, стучал топор:

– Опять монах трудится.

– Вот и божий человек, а келью тоже справную иметь надо, – согласно покачал головой Иван Степанович. – Иначе зимой замёрзнешь, а летом дождём зальёт.

– И давно ж он тут молится?

– Давно. Вначале он поселился, а через год и мы пришли. Два лета жили и не знали друг про друга. Стеня раз: «Тять, какой-то монах по озеру плавает». – «Да ну тебя!» А тут и сам увидел: вылезла из куги долблёнка, а в ней человек в рясе и в чёрном клобучке.

– Как же его зовут-величают?

– А Нил, – сказал Иван Степаныч и, приставив ковшиком серую от трудов, обветренную ладонь ко лбу, спросил прудковского старосту:

– А что-то ж, Пётра, еропланы стали высоко летать. Видать, война вдаль ушла.

– Скоро, сват, пойдём, – покачал головой Пётр Фёдорович. – Вот потеплеет, и – в обрат. Пока путь держит. А то сани не протащим. Ты уж потерпи, Степаныч, не гони раньше времени. На днях, думаю, разведку в Прудки послать. Посмотреть, что там да как. Ушли ль немцы? Нет ли казаков? И стоят ли наши дворы? Если пожгли… Потеплеет, тогда и в землянках прожить можно. А хаты до зимы новые поставим.