Богдана Потехина - Война за нашими окнами

Мать пришла вечером – в крик. Нас сразу в охапку – и в сельсовет. Требует:

– Дайте другой дом, а то эта злыдня мне детей погубит.

Дали пустую хату с дырявой крышей. Крыша всё время текла, стекла выбиты, фанерой закрыты. Мы вечером, поставив на стол керосинку, учили уроки…

До нас в этом доме полицай жил. Страшный был человек. У женщин серьги прямо из ушей вырывал, с мясом и кровью. Отдавал хозяевам своим, как собака. Партизаны, как деревню заняли, его сразу к стенке. Мать очень боялась, что придут родственники полицая, отомстят новым жильцам: хату подожгут или детей обидят.

Потом потихоньку начали строить свой дом. Рубить в лесу нельзя было, штрафовали. Так мы ночью поедем в лес, дерево срубим, тащим бревно во двор. За ночь по бревну и получалось.

Жили тяжело. Война грохотала где-то далеко, но казалось, что она никогда не кончится, что не вернутся домой мужчины, что дети вырастут сиротами, будет висеть постоянно над нашими головами страх перед гудящими самолётами.

Но мы выжили, и война кончилась.

После был страшный голод, хуже, чем в военные годы. Картошку гнилую по полям собирали и ели, кору варили, лебеду. Сестра моя Ева уже в 13 лет бросила школу, пошла работать дояркой.

Председатель разрешил нам приходить пить молоко. Только просил с собой не брать, иначе и его и нас посадят. Порядки были строгие. Мы придём, сестра нальет нам по большой кружке молока, мы сидим и пьём мелкими глоточками. И не хочется уже, а мы пьём, потому что это – еда, это – жизнь. Животы раздуются, булькает внутри. Зато голод отступает.

Мы тоже с малолетства работали. Пасли скот, помогали взрослым. В школу ходили по очереди. Вскоре так решили. Трое старших школу оставили, пошли работать. Трое младших остались учиться.

Сестра моя Рудник Ева Ивановна стала потом депутатом, получила много наград.

У нас ничего не было. Ни еды, ни одежды. Брат уехал за копейкой на Донбасс, потом перебрался поближе, в Витебск.

Брат Евгений выучился на тракториста, уехал в Калининград. Там они после войны разгребали завалы. Зашли в один подвал, засыпанный рухнувшими стенами, а там продукты на стеллажах, консервы, мешки с мукой, бутылки какие-то. И солдат немецкий сидит с винтовкой.

Испугались, бросились обратно. Смотрят, а он не шевелится. Умер давно. Замёрз, наверное, зимой, или от болезни какой-то. Прислонился спиной к стене и застыл. Брат с товарищем осторожно вытащили тело во двор. Собрались рабочие с бригады. Кто-то предлагал тело сжечь, кто-то раздавить трактором и размазать по земле. Пришёл бригадир, приказал:

– Возьмите носилки, отнесите на кладбище. Там целый участок есть, где его земляки похоронены. Положите рядом. Мы с мёртвыми не воюем.

Майя Михайловна Маскалькова (г. Копыль – г. Глуск Бобруйской области, Беларусь)

Мы жили в городе Глуске, тогда это была Бобруйская область, сейчас Могилёвская. Отец, мать, трое детей. Я – старшая, мне уже шесть лет, двум братьям – два года и шесть месяцев. Жили в самом центре, школа через дорогу.

В первый же день, как война началась, в той школе открыли пункт призыва. Отец обнял нас по очереди, перешёл дорогу – и больше мы его никогда не видели. И не слышали, что с ним случилось. Погиб в начале войны, почти в первом бою.

Мать осталась одна с тремя малолетними детьми. Немцы всё ближе, слухи страшные ходят, наша армия отступает. Мать испугалась, «клунки» на плечи, Вовку за руку, Лёню на руки подхватила, да я в юбку вцепилась. И пошли, куда глаза глядят, на восток. Подальше от немцев, от страха этого. Тогда ещё верили, что наши быстро немцев остановят. День, два – и покатятся назад, выгонят врага с родной земли. Поэтому мы не одни бежали. Все дороги были забиты телегами, грузовиками. Люди шли огромными толпами. Кто-то тележки катил, кто-то чемоданы в руках нёс. И все – на восток, на восток… А немцы сзади, и вокруг, и над нами. Самолёты ревут, где-то грохочет.

Мы ещё поначалу непуганые были. Ну, летит самолёт, и летит. Но вот один пролетел, второй. А третий развернулся – и из пулемётов по толпе. А толпа плотная, дети, женщины. Крики, раненые, кровь… Бросились врассыпную, ещё и потоптали упавших. А самолёт на второй круг заходит, стреляет по убегающим, гоняется за людьми. Что думал тот нечеловек, что в тот момент в том самолёте сидел? Думал ли что-то вообще?

Часа не прошло – ещё несколько летят. Мы сразу бежать, а они прошли над дорогой и давай бомбить. Опять раненые, опять крики, земля в разные стороны. Толпа большая, не все успели убежать. Лошади на дыбы встали, бьются в оглоблях, телеги опрокидывают, и от этого ещё большая неразбериха.