Константин Ильченко - Путь домой

Судьба так распорядилась, что Вася и Гриша всегда держались вместе, они даже и представить не могли, что можно иначе. Те страшные события в лесу вспоминались всё реже и реже, потому что теперешние события по своей жестокости и постоянной возможности умереть затмевали те, лесные.

На душе было грустно, как это всё насточертело. И главное, ведь хотели воевать, хотели стать героями, а вышло совсем не по-людски. Хаваем тут пойло немецкое, пашем, как рабы, а просвета нет. Те, кто добровольно попал в Германию, тех распределяли по хозяевам, у них там, говорят, даже клубы есть и их обучают всякому ремеслу. А нас ни хера ничему не обучают, только гнобят на разных черных работах, того и гляди – загремишь еще куда похуже.

Гриша с неподдельной завистью думал о тех, кто приехал в Германию по своей воле и поэтому жил в нормальных условиях без надсмотрщиков и старост. Не ведая страха и унижений. Но зависть эта шла не оттого, что те спали не на топчанах, а в чистых постелях, – нет, не поэтому. А потому, что если ты почти как вольный, если за тобой не следят из всех щелей, то ты можешь, как свет в копеечку, сбежать. Полдня тебя никто не хватится, а то и день, если всё правильно продумать.

Такие мысли занимали его всё чаще и чаще, он просто грезил побегом. Но отсюда не сбежишь. Внутри вроде бы какая-то воля есть, а вот периметр и выход на работы охраняет немчура с собаками. Он Ваське уже все уши прожужжал, но тот не особенно верил в успех дела. Свеж в памяти был еще тот побег, когда Толяна убили. Вася, думая об этом, невольно вздрагивал. Нет, всё что угодно, но не побег. Убьют, как пить дать.

День шел за днём. Как-то их послали на разгрузку вагонов с комплектующими для завода. Была осень, зябко, а потом и вовсе похолодало, пошел проливной дождь. Таскали тяжелые ящики без передыха; несмотря на тяжелую работу, люди замерзли не на шутку. Позже несколько человек заболело, двое из них – серьёзно. Буквально через пару дней они исчезли, т. е. их увезли. Все понимали, что назад они уже не вернутся, они покойники. На работы гоняли каждый день, народа в лагере, да и в самом бараке, было много.

– Васёк, ну ты как… полегчало? – склонившись над Васей, вглядываясь ему в глаза и пытаясь ладонью определить степень его жара, вопрошал Гришка.

– Гринь, мне каюк, еще день-два продержусь, и всё, свезут на опыты. – По его лицу стекали капли испарины. Он был откровенно плох, срочно требовалась медицинская помощь или хотя бы освобождение от работы, тогда бы Васька выдюжил. Полежал бы с недельку в тепле да со жратвой и был бы опять здоровым, как бык. Так думал Гришка, сидя рядом с больным другом.

В этот момент обжигающей молнией мелькнула мысль, что Васька умрет – и не просто умрет, а сгинет в чертовых немецких лабораториях. Эта мысль саданула прямо в мозг, а потом еще куда-то и уже в конце отозвалась холодком под ложечкой. Гриша был в отчаянии. Неожиданно перед глазами предстало полное изумления лицо убитого Толика. Он понимал, что надо что-то делать – и немедленно. Если завтра погонят на работы, болезнь друга тут же обнаружится, его выведут из строя, а дальше – смерть неминуемая. «А как же я один? Нужно, нужно что-то предпринимать». И тут Гриша подумал о лагерной кочегарке. Сразу же созрел план.

Вася лежал на топчане с закрытыми глазами, казалось, он мирно спал. Но если присмотреться, то его зрачки под веками судорожно бегали. Он впал в полузабытье. В его сознании вдруг оживали совершенно реальные картинки из прошлого. Он понимал, что это не взаправду, но они были такие яркие и впечатляющие, что ему порой становилось легче и он забывался.

Здесь, в Германии, в невыносимых условиях Васе иногда казалось, что жизнь несправедливо длинна, что уже хватит. Он ловил себя на мысли, что смерть не страшна, а даже наоборот. О ней он в последнее время думал всё чаще и чаще. Неожиданно вспомнился давнишний разговор с его бабусей, очень старенькой, но мудрой женщиной. К её мнению прислушивались даже взрослые.

Как-то Вася собирался в школу, там устраивали торжественную линейку по случаю очередного выдающегося рекорда шахтеров-стахановцев. Поэтому он встал пораньше, чтобы приготовить форму.

– Господи Иисусе, спаси и сохрани чад твоих… – Баба Маня полушепотом произносила молитву, уставившись немигающим взглядом на единственную икону, расположенную в этой же тесной комнате.

Вася исподволь поглядывал на бабку, она ему казалась древней старухой, которая никак не могла уразуметь, что нет Бога, есть только вера в светлое будущее. Так им объясняли в школе.