Алексей Новгородцев: Исповедь офицера

Но это было лишнее – ведь при появлении солдат они исчезли, как и не было их совсем. Почувствовав безопасность, я поднялся на ватных ногах. Обнял уже стоящего у машины бледно-серого Долгова. Спасибо, Сереженька, ведь в этом бою победил именно ты, сначала унеся нас от взрыва, так что смертельные, но уже ослабевшие его щупальца потрепали только задницу нашего «жигуленка». А главное – ты победил своей выдержкой, не совершив ни единого выстрела!

В голове включился какой-то стопор, как будто бы это случилось не с нами либо очень давно и не имеет к происходящему сейчас никакого отношения. Мы стали упрашивать молодого лейтенанта вытащить из кювета наш автомобиль, потому что нам срочно надо в Ханкалу, у нас дело, не терпящее отлагательств. Посмотрев на нас, как на больных, он все же дал команду солдатикам вытолкать на дорогу наш «жигуленок». Еще в XX веке не воевавший на Кавказе Сергей Александрович Есенин с чувством любви, большой теплоты и огромного уважения написал нам строки для осмотра нашего автомобиля: «Жигули ты мое, Жигули, потому, что я с севера, что ли, я готов рассказать тебе поле, про волнистую рожь при луне, Жигули ты мое…»

Зрелище было не из приятных: задняя панель, изогнувшись дугой, сократила размеры багажника чуть ли не вдвое. Крышка багажника запрокинулась, упершись в стойки и крышу автомобиля, как щитом закрыв заднее стекло и сохраняя нас, словно в капсуле. Бензобак изрядно деформировался, но не проронил ни одной слезинки бензина. Задние фонари, распрощавшись с автомобилем, мелкой красно-желтой крошкой рассыпались по дороге. И вот это чудо, прокашлявшись и зарычав на всю округу, поскольку глушитель так и остался лежать в кювете, сначала сделало пробные движения, а потом покатилось, побежало, громыхая и стуча всем тем, что еще не успело от него отвалиться, унося на себе этих двух сумасшедших. И только взгляд оцепеневшего лейтенанта долго провожал этих уже немолодых офицеров УБОП, недоумевая, что же это за такое срочное дело, ради которого они так рвутся в Ханкалу.

Убоповцы – это своего рода разведчики широкого профиля, а в разведке закон: каждый имеет право голоса, может высказать свое мнение по обсуждаемому вопросу. Но сколько бы ни было мнений, все они сводились к одному: силы надо использовать немалые, это даже не обсуждалось. А вот с главным был тупик. Сколько ни ломали голову – все больше и больше отметалось вариантов – ясно было одно: нельзя заходить в поселок по дороге, нас срисуют сразу же, как свернем с федеральной трассы, подготовятся к нашему посещению, и когда доберемся до места, получим дырку от бублика, все будет стерильно, как в аптеке, и следы тряпочкой протрут. Нужен марш-бросок через лес. Но кто? Убоповцы – сыскари от Бога. Но в лесу они как беспомощные котята: нарвутся на «растяжки» еще на опушке, сложат головы и на этом бесславно закончат свой путь, что никак не входит в наши планы. Вот бы «лесников»-грушников запустить! Это спецы высочайшего класса: они видят все, проходят сквозь игольное ушко, ступают бесшумно, ни разу не треснув сухой веточкой, а мины и растяжки им нипочем, они над ними просто летают. Но их мало, катастрофически мало, и тем более они на прошлой неделе ушли работать в леса далеко от нас, о чем было нетрудно догадаться, выкладывая всю оперативную информацию по Ножай-Юртовскому району Андрюхе Баранову, хотя наверняка он не Андрюха и тем более не Баранов, но мне об этом знать не положено, для меня он Баранов Андрей, и сейчас я не могу рассчитывать на его помощь. Все дороги ведут в Рим, а все мысли сошлись на чеченском ОМОНе – им сам черт не брат. Хаджибеков Бек, ты всем омоновцам – лучший друг, кум и сват. Коля Шаравин, ты, как никто другой, сможешь четко изложить ситуацию. Давайте, с Богом! А я пойду в свою каморку, прилягу, что-то меня знобит, да и перебор на сегодня.

Опустившись на кровать, я выдохнул напряжение сегодняшнего дня, и вдруг по телу пробежала легкая судорога, потом усиливающийся озноб стал все сильнее и сильнее трясти меня, и никаким бушлатом нельзя было прогнать исходящий изнутри леденящий холод. Через какое-то время уже каждая мышца была натянута, как канат, вызывая неимоверную боль, тело было сковано, как каменное, а все внутренности тряслись, как на сорокаградусном морозе. В ушах стоял колокольный звон, как будто вместо колокола использовали мою разрывающуюся голову. Не знаю, сколько я провалялся в таком состоянии, но ввалившийся в дупель пьяный Долгов стал трясти меня, обнимать, бормотать заплетающимся языком, как сильно он меня любит и что мы с ним… Запнувшись, он потерял мысль, после чего, не сильно ориентируясь в пространстве, уронил напольный вентилятор и со словами: «Я щас» – с грохотом распахнул дверь, чуть не сбив с ног входящего генерала Хотина. Пытаясь изобразить трезвого, еле стоящий на ногах Долгов вдохнул полную грудь воздуха, чтобы не дышать перегаром, вытянулся по стойке «смирно», что не сильно у него получилось, затем все-таки решил ретироваться, шмыгнув за спину генерала, с грохотом опрокинув что-то попавшееся на его пути. Хотин закрыл за собой дверь, подошел ко мне и, прервав на вздохе мой доклад, сказал: