Алексей Горяйнов: Исповедь дезертира

Прошло уже несколько лет с того дня, когда молодой охотник нашел меня, полузамерзшего, на берегу озера в карельской тайге. Я забрел слишком далеко в поисках охотничьего счастья и не рассчитал сил. Две лайки, запряженные длинными постромками в наскоро изготовленные охотником волокуши, дотащили меня до уютного теплого зимовья. Пока я валялся с высокой температурой, он отпаивал меня отварами из таежных трав, кормил и обихаживал, а когда выздоровел, мы еще неделю вместе ходили в тайгу выслеживать рябчиков и глухарей.

Хозяин зимовья был неразговорчив — видимо, это удел всех тех, кто долгое время живет в одиночестве. Из его немногословных рассказов я знал только, что он не женат и большую часть времени проводит в лесу, собирая сведения о местной фауне по заданию какого-то института. В деньгах охотник, похоже, совсем не нуждался, обходясь тем, что добывал в тайге. Был он, по-видимому, религиозен: в углу избы висели три иконки — Христа Спасителя, Николая Угодника и Матери Божьей. Он показался мне человеком, многое повидавшим, но никаких подробностей его жизни выяснить не удалось. Только когда мой хозяин узнал, что я писатель, он оживился, его обычно суровое лицо немного посветлело. С неожиданным интересом стал расспрашивать меня о литературе, об издательском деле. Мне даже удалось разговорить его на некоторые философские темы, но это к делу не относится.

Вскоре наступил день расставания. Мой спаситель сказал, что завтра собирается по делам на дальний кордон, а мне пора было возвращаться в Москву. Проснулся я рано, но охотника в избе уже не было. Зато на столе обнаружилась толстая тетрадь, с приколотой к ней скрепкой запиской: «Если моя рукопись что-то представляет в литературном смысле, оставляю ее в ваше полное распоряжение».

Вот содержание этой тетради — с минимальной редакторской правкой…

Нас привезли на крытых грузовиках в воинскую часть, которая располагалась почти в самом центре города, и построили на плацу. Коренастый капитан, сопровождающий новобранцев, куда-то ушел. Его напарник, широкоплечий усатый сержант, прошел вдоль строя, рассматривая нас с явным неодобрением.

Остановился возле конопатого пацана, который тревожно шептался о чем-то с соседом, и, сильно хлопнув его по плечу, с усмешкой сказал:

— Не боись, салага, боев уже не будет.

Действительно, нам еще в военкомате обещали, что в Чечне мы будем только восстанавливать разрушенное. Но откуда тогда доносилась стрельба? Правда, улицы, по которым мы въезжали в город, казалось, жили вполне мирной жизнью. По ним деловито двигались автомобили, велосипедисты, прохожие. И хотя в лицах людей чувствовалась некоторая озабоченность, но страха не было. «Может, где-то идут учения», — успокаивал я себя.

Вернулся капитан, вывел наше подразделение — человек шестьдесят — за пределы части и повел, как он сказал, в восточную часть города. Его по-прежнему сопровождал сержант. Наконец наша пестрая полугражданская команда оказалась на небольшой площади, по которой то и дело сновали вооруженные с ног до головы военные. К нашему капитану подбежал боец и что-то ему сказал.

— Шагом арш! — тут же прогромыхал голос сержанта.

Мы послушно пошли за ним.

Остановили нас перед подъездом с разбитой дверью.

— Справа по одному, шагом арш! — снова прогорланил сержант, и рота втянулась в обшарпанный с выбитыми окнами коридор, где вдоль стен стояло несколько длинных скамеек.

Капитан звучно крикнул:

— Ставрогов!

Из бокового проема вышел невысокий плотного телосложения прапорщик.

— Принимай пополнение.

Прапорщик заглянул в протянутую ему на планшете ведомость, вытер о гимнастерку руки и, примерившись авторучкой, расписался сначала на одном листе, потом на другом. Копию ведомости забрал себе.

Капитан быстро убрал документ в планшет, козырнув, произнес:

— Удачи вам, ребята! — и твердым шагом вышел из здания.

— Подходи, принимай обмундирование! — приказал прапорщик, и к проему каптерки, перегороженному доской, словно прилавком, быстро выстроилась очередь.

Когда одевались, в воздухе висело напряженное молчание. На лицах новобранцев читалась растерянность, в глазах затаился страх. В эти минуты каждый из нас почувствовал: службы как таковой не будет. Скорее всего, нас, необученных и необстрелянных, бросят в кровавую бойню.