Андрей Воронов-Оренбургский - Имам Шамиль. Том первый. Последняя цитадель

– Давай, с глазу на глаз.

Отошли.

– Ты знаешь приказ Имама, брат. Знаешь, чем рискуешь. На что идешь. Разве забыл слова нашего мюршида Гобзало? Без него тут не обойтись. Его мнение…

– У меня свое мнение! – обрубил Магомед. – Я и ты мужчины. У нас тоже есть честь, усы и папахи на головах!

– Не горячись, брат! – Али сын Будуна, вспыхнул очами, с глубоким укором посмотрел на кунака. – А что скажет на твое самоуправство Повелитель Шамиль?

– Умный не спрашивает. Умный сам до всего догадывается. У Имама две руки. Одной он раздает удары плетью, другой – награды. Но наград будет больше, если… не будешь глуп. Или ты трусишь? – в зорком подвижном оке под аркой круто сведенных бровей мелькнула слюдяной искрой насмешка.

– К-кто я?! – Али вспыхнул, как порох, схватился за кинжал. В его разгневанном взгляде стучал и пульсировал вызов.

– Бихьинчи! Вижу, что нет! Тогда зачем заставляешь меня напоминать тебе слова Шамиля: «Кто думает о последствиях, тот не герой». Не так ли, Гула? – Маги бросил взгляд на стоявшего рядом джигита.

Заросший дремучей синей бородой до самых скул, Гулу лишь двинул массивной челюстью, глаза его хищно сузились. Косматая папаха, надвинутая на брови, грозно качнулась вперед.

– Кхэ! Белых собак много – значит, мюридам Имама их придется много резать. Волла-ги! Мы покроем их шкурами наши седла и сошьем сапоги. Иншалла. Едем!

– Алга! Алга!

– Все поедем!! – взорвались гневные крики.

– Братья, медлить нечего! Наши люди в беде!.. – Одноглазый точно камень, метнул в седло свое жилистое тренированное тело.

– Ля илляха иль алла!

– Уо-ех-ех!!

Кони сорвались с места, как пущенные тугой тетивой стрелы.

* * *

Высоко в небе ветер – гьури гнал облака, но над самой землей, над скалами и теснинами, предвечерний воздух стоял неподвижно, теплый, напоенный ароматом душистых трав. Небо было подобно синему океану. Дрожа и переливаясь, растеклась по этой беспредельной лазуритовой глади алая пена заката.

… Кони вынесли горцев на гремучий щебень кургана. Тропу пересекал свежий медвежий след. Покосившиеся гранитные и сланцевые пальцы каньона Андийского койсу остались за спиной. Иззубренная вершина одинокой скалы Шайтан-кьуру надменно взирала сверху на драконий гребень каменного собрата, на изумрудном склоне которого, задержался крохотный черной точкой отряд мюридов. Белые, пепельно-голубые космы тумана тонкими, полупрозрачными слоями, подступали к суровому громадью Шайтан-кьуру – мистическому монументу еще доисламской истории, словно отрывая его от земли.

Хай, хай… Величественное, головокружительное зрелище открывалось отсюда. Казалось, земля спала, – все было безмолвно. И это голо-каменное царство безмолвия, суровых линий и черт, рождало какую-то тоскливо-обреченную, гнетущую тишину.

…Взоры воинов напряженно заострились на Гаджи-Омаре. Тот указал рукой:

– Где курится туман.

Магомед качнул стволом карабина.

– Вперед, братья!

Отряд, извивавшийся как змея, съехал со щелкавшего под копытами коней щебняка, и стал спускаться по козьей тропе к предгорным лугам.

Уо! Где-то совсем рядом враг. Огромный стан Ак-паши, генерала-фельдмаршала князя Барятинского. Это стан, подобный крепости, хоть и без каменных стен. Кузница смертоносной стали и свинца. Солдат там, хоть пруд пруди – цIак гIемер! На каждом суку для мюрида готова виселица. Здесь ухо по-волчьи держи востро, глаз по-орлиному зорко, а нос по ветру, как тур.

Биллай Лазун! Воины Аллаха не ведали страха, однако, и осторожность, -звериная осторожность была им не чужда. Но знали горцы: они на родной земле. Форт, город-крепость это одно. А все что вокруг: лес и луга, каньоны и пропасти, горы и выпасы, вырубки и покосы – это совсем другое.

Все здесь в Горном Дагестане, – лукаво-обманчиво. Многое нужно воспринимать с точностью до наоборот. Тут, что не вечер, – прохлада и сырость, тревога и неуверенность, которые дагестанскими змейками неприятно знобят души солдат и поселенцев. Крепость, станица, форпост…аул, поселение, стан – спят они или нет? Трудно понять.

Кругом туман лип: к траве, земле, скалам… К сапогам, зипуну, мундиру… К чувякам, черкеске, бурке… К штыкам и кинжалам… Кругом чугунная темнота: вязкая, промозглая, хоть глаз коли. Горы и лес. Холмы и равнины. Страна горцев и волков.

Страна лошадей и джигитов. Тут даже реки, озера, ручьи и скалы, проплывающие облака говорят на их языках.

… Местные жители пограничья, потомки выходцев из России, на ближайшем «толкуне» – рынке бают с оглядкой, как они-де бояться грядущей ночи. Потому, как за дверями их хат и амбаров, ровно кто еле слышно начинает ходить, открываются, хлопают чердаки, подполы; скрипят петли на дверях и калитках стаек, конюшен и закутов.