Яков Лович - Враги

– Цу! Цу! Ходи учаска!

Китаец-полицейский сердито насупил лоб, схватил пьяного русского за шиворот и энергично тряхнул. Толпа всё увеличивалась – мужчины, женщины, дети. На большинстве были одеты лишь купальные костюмы и трусики: изнуряющий зной и близость жёлто-грязной, горячей, томной под свирепым солнцем Сунгари заставляли забывать о правилах внешнего приличия. Здесь были прекрасно сложенные, демонстративно мужественные молодые люди, спортсмены, Аполлоны из парикмахерских и бакалейных лавок, откровенно и вызывающе одетые девицы из модных магазинов, со всеми новейшими усовершенствованиями своих фирм на купальных костюмах, были просто юноши и девушки, охотно и радостно подставлявшие свои задорные, свежие лица яркому, жгучему солнцу, были уморительные фигуры тучных матрон и отцов семейства. Были нежно-розовые, белые и смуглые, почти кофейные от загара тела. Мелькали чёрные, как головешки, дети, откровенно показывающие свою невинную наготу, смеющиеся и кричащие от избытка удовольствия.

Вся эта экспансивная, галдящая, падкая до зрелищ харбинская толпа окружила место происшествия, кричала, критиковала, выражала на разные лады свои мнения, догадки, советы.

– Что здесь такое? – кокетливо изогнувшись, спрашивала своего соседа маленькая брюнетка с жгучими, сильно подведёнными глазами и фокстротными серьгами в ушах.

– Не знаю, – равнодушно ответил сосед, поправляя мокрые трусики. – Слямзил что-нибудь.

– Не слямзил, – перебила его толстая женщина в мокрой, прилипшей к груди и животу ночной рубашке. – Любовницу он накрыл с поличным, ну, и хотел бить. Его не допустили… Как можно!

– И совсем не так. Жена его служит кельнершей. Какой-то нахал к ней привязался. Муж ейный заступился, ударил ухажёра. Вот и скандал вышел.

– Так и надо – не приставай к чужим жёнам!

– Да он сам-то еле на ногах стоит. Пьян.

– Возмутительные нравы! Эта беженская волна сделала Харбин какой-то клоакой, городом дикарей.

– Ну, ну, пойдём отсюда. Что интересного: подрались, вот и всё. Заработаешь ты здесь, что ли?

– Где Сёма?

– А я знаю?

– Посмотри за ним. Он может перекупаться и снова заболеть животом…

Виновник происшествия покорно смотрел на любопытную толпу, и вся его фигура выражала тоску, растерянность, стыд. Китаец-полицейский, всё более озлобляясь, тащил его за рукав пиджака и кричал:

– Цу! Цу! Ходи учаска!

Полунин подошёл к толпе одновременно с высоким, представительным полицейским надзирателем, русским. Это был знакомый Полунина, Трубников, бывший офицер. Полунин взял его под руку.

– Трубников, вы уже там уладьте – смотрите, китаец его, кажется, бить собирается. Свой ведь, русский.

– Да я его узнал – это наш брат, офицер. Фамилия его Малов. Из Воткинской дивизии.

– Малов? – Полунин вдруг узнал в арестованном того симпатичного шатена, с которым был на юрфаке и которого давно потерял из виду.

Трубников крупно шагнул к толпе, которая быстро расступилась. Надзиратель спросил, в чём дело. Перебивая друг друга и размахивая руками, заговорили сразу несколько человек. Надзиратель почти не слушал их, внимательно разглядывая арестованного. Потом он обратился к толпе:

– Попрошу разойтись, господа. Ничего ужасного нет, я улажу это дело.

Когда толпа растаяла, надзиратель нагнулся к арестованному:

– Вы не узнаёте меня, господин Малов?

Арестованный сначала безучастно посмотрел на полицейского, но потом лицо его оживилось, и он воскликнул:

– Трубников? Вы? Здесь? В полицейской форме?

Трубников улыбнулся.

– Не забыли? Помните, под Уфой в атаку шли? Вас удивляет, что я – юрист, богач, блестящий гвардеец, баловень судьбы – и вдруг в китайской полицейской форме? Три года уж тяну эту лямку. Так сложилось, такова судьба. А вот этот господин тоже вас знает.

Малов протянул руку Полунину.

– Как же, как же… на юрфаке вместе были. Помню. В прошлом году ведь.

Трубников что-то сказал китайцу-полицейскому, и тот, недовольно козырнув, ушёл.

– Вот что, дорогие, – сказал Трубников. – Пойдёмте-ка подальше от глаз людских, да поболтаем. Кстати, формальности ради, по долгу службы, я должен узнать, что вы здесь накуралесили. Пьёте, видимо, здорово, а?

– Выпиваю, – угрюмо ответил Малов.

Они зашли в ресторанчик под вывеской «Яша – свой человек», и Трубников заказал три бутылки пива.

– Так вот, – заговорил надзиратель, – вспоминаю я Уфу и Уральский фронт. Вспоминаю сейчас, как говорили вы однажды с рабочими, уговаривали их не поддаваться советской пропаганде. Помню, что златоустом вы были, красно говорили, мы всегда наслаждались вашими беседами с солдатами в полку. Увлекался я тогда вашими речами. Н-да. Не спасли нас речи, не спасли разговоры, всё полетело прахом, покатились мы с беженской волной на восток. Эх, времечко было! Докатился и я до благословенной Маньчжурии. Бедствовал сначала ужасно. Дрова у Скидельских на концессии пилил, дорогу от хунхузов охранял, потом в полицию устроился. Так и живу: пишу протоколы, разнимаю драки, перебираю харбинское грязное бельё. Ну, а вы? Как дошла ты до жизни такой?