Яков Лович - Враги

– Здесь, в бассейне Тихого океана, – закругляя свою речь плавными движениями руки, говорил приват-доцент Куртеев, – неизбежно должны встретиться те международные силы, для которых Китай является бездонным рынком по сбыту их производства. Сюда, к Великому океану, устремлены внимательные взоры ряда великих держав – Англии, Франции, Соединённых Штатов, Японии. Здесь, в этом великом водном бассейне, должны неизбежно разыграться огромные события, которые могут перестроить весь мир. И прежде всего здесь сталкиваются интересы Соединённых Штатов и Японии. Экономическая борьба между ними идёт уже давно, мы не за горами и от борьбы политической, а за ней – военной. В свете этих событий позиция нашей родины – советской России – становится особенно важной в стратегическом, политическом и экономическом отношениях…

– Советская Россия – нам не родина! – громко сказал кто-то с первых парт.

Куртеев чуть пожал плечами и торопливо поправился:

– Ну, да… я хотел сказать – Россия, как таковая… вне зависимости от системы управления…

– Ври, да не завирайся! – весело улыбнулся сосед Полунина, молодой шатен, и, нагнувшись, зашептал: – Наш приват-доцент, как поговаривают, потихонечку «перелётом» становится. Собирается во Владивосток, к товарищам. Видно, устряловские теории кое-кому кружат голову. Метят на тёпленькие местечки у товарищей.

– Да, соблазнительно, – кивнул головой Полунин.

Этот шатен, который появился на юрфаке (так по-советски называли юридический факультет) только недавно, очень нравился Полунину. У шатена было добродушное лицо, весёлые, карие глаза, всегда улыбка на толстых, негритянских губах. Он был старше Полунина, вероятно, лет 26–27, невысок ростом, широкоплеч. Выправка выдавала его военное прошлое. Одет он был довольно неряшливо и почти бедно.

– Географическое положение советской России, – продолжал Куртеев, – нависшей с севера над всеми путями в Китай, приобретает огромное экономическое, политическое и военное значение. Вот почему…

Он говорил ещё долго, и аудитория слушала его с двойственным чувством – с интересом и неприязнью, потому что его политический оппортунизм студентам был хорошо известен.

В перерыве Полунин вышел из классной комнаты – юрфак был расположен в классах Коммерческого училища – покурить в коридоре.

– Спичечку! – ласково прозвучало около него.

Улыбаясь, стоял шатен – сосед Полунина по парте. Полунин дал ему прикурить.

– Будем знакомы, – сказал шатен. – Фамилия моя Малов, Владимир Малов. В настоящем шофер Управления КВжд, в прошлом поручик Российской армии. Вы, кажется, тоже из военных?

– Так точно, – шутливо вытянулся Полунин. – Прапорщик.

Он назвал себя.

– Да и большинство здесь военные, – сказал Малов, делая широкий жест, словно обнимая толпу студентов в коридоре.

Полунин согласно кивнул головой. Действительно, юношей здесь почти не было. Были и совсем пожилые люди, даже лысые и седые. Среди мужчин было несколько девиц.

– Рассейская эмиграция! – снова улыбнулся Малов. – Сначала повоевали, ничего не вышло, – теперь за книжку взялись. Я, вот, сижу в своей машине, жду управленское начальство, а сам Коркунова или Железнова читаю или устряловские лекции по теории общего права. И черт его знает, на что они мне? Юристом не буду, ибо применить всё это негде.

– А в России?

– В России? Вы думаете – вернёмся?

– Обязательно! – убеждённо воскликнул Полунин.

– Гм… – промычал Малов. – Уж очень прочно они сели на шею России. Смотрите – кажется, признавать их начинают. Лезут они во все стороны, покупают всех концессиями. Скоро, может, и сюда придут. Вы на дороге служите?

– Да, в Управлении.

– Ну, вот, видите. Пока мы их в России сбросим, они нас с КВжд скорее выбросят.

– Вы уж очень мрачно смотрите на вещи, – живо сказал Полунин. – Хоть и крепкой стеной отгородились большевики от всего мира, да просачиваются оттуда сведения: голод у них, восстания, разруха транспорта, недовольство рабочих, забастовки, белый террор. Нет, я верю, что всё это скоро кончится.

– Ну, дай Бог! – вздохнул Малов. – Только кажется мне всё же, что долгонько нам придётся здесь, по заграницам. Чует почему-то моё сердце. Ну, ладно, вон идёт наш Цицерон, полутоварищ Устрялов. Пойдём, послушаем. Каналья, а говорит хорошо. И что это его так в Москву тянет?

Это было сумбурное время в Харбине, когда запутались, заблудились русские люди среди трёх деревьев, когда очень часто не понимали они друг друга и становились непримиримыми врагами. Новые граждане Харбина, бежавшие из Сибири от неминуемой смерти, были яростными противниками большевизма. Харбинские аборигены – когда-то далёкое от политических страстей племя кавэжэдэков, не видавшее всех ужасов гражданской войны – сначала за спиной дедушки Хорвата, потом за штыками китайских солдат, – теперь с любопытством прислушивались к новым словам, которые шли оттуда, с родины, с интересом впитывали проповеди новых пророков. Ценя своё привольное житьё на КВжд и в Харбине, эти люди не очень стремились в Россию, так как в глубине души верили тем ужасам, о которых рассказывали бывшие бойцы белых армий. Но на всякий случай – а вдруг большевики придут в Маньчжурию! – начали рядиться в красные тоги, – в первую очередь, конечно, железнодорожные рабочие, которые в большинстве жили гораздо лучше, чем многие харбинские буржуи и уж тем более чем беженцы из России.