Николай Терехов: Расскажи мне про Данко

Володя облегченно улыбнулся. Хорошо, что люди вокруг такие понимающие. Мать огорчится — это факт. Но ведь он хотел, чтобы понравилось в техникуме, хотел кончить его — не вышло. Не лежит душа, хоть лопни.

— Что ж, — в раздумье покачал головой завуч, — это хорошо, что у тебя крепкая мечта. Значит дело будет. Иди.

День был субботний, теплый. После занятий обещала зайти Лиза, чтобы идти в Большой Кувай. С Лизой встретились на полпути.

— Вот, посмотри! — показал документы.

— Ушел? — испугалась сестра.

— Ушел.

Молча спустились к Суре на мост.

— А как же мама? — наконец спросила она.

— Не знаю… Не могу я больше. Есть же Михаил, вот пусть и живут вместе.

— Привыкнет.

— Конечно, привыкнет.

— Еще и гордиться будет. Приедешь ты в отпуск — галифе с иголочки, сапоги новые, ремни новые. Сапоги скрипят на весь Кувай, ремни тоже скрипят.

Дорога повернула в лес. Сомкнулись ветви над головой, стало как-то особенно хорошо под этим нескончаемым зеленым шатром.

— Давай споем, Лиза.

— Начинай.

Идут рука об руку, идут поют. Песня хорошая, певцы голосистые. И разливаются песни одна за другой над лугами Орловской поймы, и увязают в сосновых чащах Орлихи.

Около Большого Кувая петь кончили. Нужен заговор против матери. Надо ее как-то подготовить к неприятной новости.

— Ты это мне доверь, — попросила Лиза.

— Вот и хорошо, — обрадовался Володя. — Только ты поумнее сделай.

— Будь спокоен. Домой не спеши. Я пойду одна.

Около школы встретился Волька Кальянов.

— Ты когда придешь доделывать мандолину? — спросил Володю.

— Сейчас, домой схожу и приду, — пообещал Володя и сообщил: — С техникумом шабаш.

— Бросил?

— Угу.

— А вдруг не примут в училище?

— Примут. Я уже был у военного комиссара.

— Может, по здоровью…

— Примут. Я ничем не болею.

С разговорами шли медленно. Пока дошли до дома, Лиза вышла навстречу. Остановилась у дверей, улыбается.

— Мама согласна, — сказала она.

— Врешь.

— Честное комсомольское.

— Как тебе удалось уговорить?

— А я и не уговаривала. Сказала ей, что лучше тебе пойти в танковое.

— А она?

— А она и говорит: чему быть, того не миновать.

Он рванул калитку и бегом через двор, на крыльцо. Схватил мать на руки и закружил, как маленького ребенка.

— Спасибо, мама.

Радовался Волька Кальянов, радовалась тетка Настя, Волькина мать. Подумать только, кувайский парень на командира Красной Армии поедет учиться!

…В сарае погромыхивают ребята, Володя зачищает наждачной шкуркой еловую деку для мандолины. Волька варит столярный клей.

Клей пахнет тошнотворно. В лучах солнца, пробивающихся через крышу сарая, играя, нежится синий дымок. Володя поднял над собой деку. Луч уперся с верхней стороны, высветил, будто восковые, прожилки древесины.

— Наверное, хватит? — спросил Вольку.

Волька подражал столяру Мосейчеву: постукал ногтем по деке, послушал, как она звенит, и деловито сказал:

— Малость еще нужно пошкурить.

Около калитки говор. Пришла еще одна Настя. Соседка, Настя Федина. Говорит — не поймешь: то ли радуется, то ли нет за будущего танкиста.

— Неужто правда Володька уезжает?

— Уезжает, — сказала мать.

— Куда?

— В бронетанковое, — вмешалась в разговор Настя Кальянова. Ей не нравились вздыхания Фединой.

— Ах ты, господи. Да как же ты решилась, Катерина?

— Так и решилась, — вздохнула мать. — Вырос. Что ему за юбку держаться?

— На всю жизнь уедет, поди.

— Плохо ли. Они, военные, при деньгах всегда, чистые, одетые, обутые. А он башковитый, далеко пойдет.

— Пойдет. Что и говорить. — Федина вспомнила, как Володя Хазов учил их грамоте. — Ах ты, господи. А мы так к нему привыкли. Придет, бывало, к нам, грамоте учить, да так способно учит. На что я неспособная, а и то понимаю.

Настя Федина ушла. Волька выглянул из сарая.

— Сейчас Федины девки разнесут новость по всему Куваю: Хазов танкистом будет. А ты сам ничего не знаешь.

— А чего знать-то. Поеду и все. Пойду к начальнику училища. Возьмет. Сын бедняка. Обязательно возьмет… Ну, наверное, хватит?

Волька снова постучал ногтем по деке, послушал.

— Какой ты быстрый.

— Еще шкурить?

— Еще. Чего спешить-то?

— Не терпится поиграть.

— Поиграть. Ты и в танковом спешить будешь?

— Буду.

— Ну, тут тебе не танк, а музыкальный инструмент, дело очень тонкое.

Володя снова принялся чистить, завидуя Волькиной выдержке. Волька терпеливый. За что ни возьмется, не поспешит, делает все тонко и точно, будто машина. Надо бросить дело — оставит и уйдет. Вот и сейчас: