Людвиг Ренн - Война

Дом был низенький и с виду мрачный. Мы прошли через сад с неухоженным цветником и постучали.

В доме царила тишина. Тем временем Зейдель стал обходить дом кругом. Лауенштейн постучал вновь.

— Идите сюда! — тихо позвал из-за угла Зейдель.

В задней стене дома окно за проволочной решеткой было открыто. Один из унтер-офицеров отодрал решетку, и мы друг за другом прокрались внутрь.

Слева отворилась дверь. Появился старик с лампой в руках, пробурчал что-то и снова исчез. Мы прошли в комнату справа. Там на комоде горела лампа. Справа у стены стояли рядом две кровати, в них лежали двое.

— Бон жур, — произнес кто-то из нас. Обе молча уставились на нас. Унтер-офицеры подошли к ним, поздоровались за руку и присели на край кровати. Мы уселись на стулья возле комода. Та, что лежала слева, завела скучный разговор. Насколько я понял, они жили, собственно, в Нанси, а война застала их здесь, у родных.

Один унтер-офицер обнял ту, что лежала слева, и принялся ее тискать. Другой унтер-офицер что-то нашептывал второй.

— Мне здесь нравится, — сказал Лауенштейн, — все-таки хоть увидишь что-то!

Из кровати справа донесся детский плач. Малышка, видно, была накрыта с головой одеялом.

Зейдель встал и пошел к двери. Я и Лауенштейн последовали за ним. Мы вылезли в окно.

— Опять же тут можно и французскому научиться! — воскликнул Лауенштейн. — Мы будем ходить сюда каждый вечер — один день я с Ренном, на другой день другие!

— А Зейдель будет только смотреть! — засмеялся я.

— Так не всегда же у каждого есть желание. Пойдет, когда появится.

Зейдель молча шел впереди. У последних домов деревни Лауенштейн попрощался с нами.

Едва только он скрылся в доме, Зейдель взорвался:

— Ну и свинья! Я не позволю приказывать мне, когда я могу пойти к девушке! Так далеко его служебная власть не простирается! — Он еще долго бранился.

Я же не мог удержаться от смеха. От этого Зейдель еще пуще разъярился, а меня все разбирал смех. Наконец мы оба иссякли.

В нашем доме кто-то играл на пианино. Солдаты ландвера сидели за столом на мощеном дворе.

Мы тоже сели. Из-за крыши дома выплыл месяц и посеребрил листья плакучих ив. Ландверовцы мечтательно смотрели куда-то вдаль. Я разглядывал их по очереди. У одного вдоль глубоких складок, идущих от носа к подбородку, свисали длинные усы. У другого было круглое, красное лицо и маленькие, водянистые глазки. Оба умели предаваться унынию и притом говорили обычно только о жратве.

Из комнаты доносились аккорды и замирали где-то высоко в небе, еще более бездонном, чем музыка.

Я видел месяц, и листья, и цветы, выбеленные лунным светом. Природа не сентиментальна, нет, она бесчувственна, даже когда ты сам переполнен чувствами через край. Природа холодна и бесстрастна, и отсюда ее величие. И поэтому хорошо, что эти люди здесь в своем отчаянии так безобразны.

Тыловая жизнь подходила к концу.

Мы стояли на возвышении готовые к смотру. На улице появились офицеры верхом на лошадях. Гудя мотором, подъехал автомобиль командующего. Он вышел из машины и пересел в седло.

Роте лейтенанта Эгера предстояло пройти смотр первой. Он сидел на толстой серой в яблоках лошади и пытался поставить ее перед ротой ровно посередине. На лбу у него выступила испарина. Мы знали, что он не умеет ездить верхом.

Командир батальона дал ему боевую задачу. Она заключалась в том, чтобы бросить роту влево наперерез противнику, продвигавшемуся наступательным маршем, и остановить его.

Лейтенант направил свою роту влево наискось от опушки леса, а сам поскакал справа от нее. Внезапно его лошадь перешла на галоп и, набирая скорость, ринулась поперек поля. На поле стоял привязанный к колышку маленький ослик. Ослик испугался и забегал вокруг колышка; серая в яблоках лошадь с лейтенантом Эгером в седле преследовала его.

Офицеры на конях разразились смехом — все, кроме нашего майора. С каменным лицом он смотрел прямо перед собой. Коноводы — сплошь маленькие гусары — запрыгали от радости, словно бесенята. Один из офицеров пустил коня галопом через луг, чтобы спасти Эгера и ослика от серого в яблоках.

Бой прекратили. Проводя смотр другим ротам, генерал-командующий не знал, казалось, смеяться ему или сердиться. Что касается нашей роты, то он потребовал, чтобы лейтенант Фабиан провел опрос по теории стрельбы, к чему мы совершенно не были готовы. Но Фабиан задавал вопросы так умело, что получал быстрые ответы, и мы все воспряли духом.