Алексей Федоров - Моя война

Три дня – куда ни шло, но времени все равно было жалко.

Яшка занимался с Гертрудой обсуждением подготовки к самогоноварению, а я продолжил разговор с Петером о его поездке с англичанином до испанской границы.

Оказалось, что это не просто – сел в поезд в Брюсселе и мчись до Парижа, а там пересадка на Тулузу и далее. По дороге часто проверяют документы, поэтому летчику в их деревне состряпали какую-то липовую бумагу, но она с грехом пополам могла пригодиться только на территории Франции, а для самой главной проверки на бельгийско-французской границе этот документ ничего не значил.

Кроме того, англичанин, как и мы, не знал французского языка. Поэтому он сошел с поезда в Монсе (одиннадцать километров от французской границы), ночью перешел на территорию Франции и встретился с Петером на вокзале во французском городе Мобеже. Поездка по территории Франции у них прошла благополучно, но два раза им пришлось выпрыгивать из вагона на ходу, чтобы не попасть в лапы французских жандармов, проверявших у пассажиров документы.

Чем больше я выяснял подробности этого путешествия, тем ясней мне становилось, что длительная поездка чревата бо́льшими опасностями, чем пеший переход, хотя поезд в десять раз сокращает срок приближения к цели.

Когда Яшка и Гертруда закончили деловой разговор, оказалось, что в доме есть всё: дрожжи, мука, сахар и все части будущего аппарата.

Позже мы сообразили, что покойный отец Гертруды держал кабачок, который после его смерти вела вдова с помощью Гертруды. И самогонка нужна была не для собственного потребления, а на продажу.

Яшка занялся производством алкоголя, а я – Марией. Эта интересная девушка была на редкость аполитична, хотя имела некоторые связи с «Белой бригадой». Она, например, говорила, что ей безразличны политические взгляды кавалера, лишь бы он был интересен внешне и хороший собеседник.

– А если это будет немец, фашист? – спросил я.

– Все равно, ведь он же тоже человек и мужчина.

Гертруда ругала Марию за такие взгляды, но на нее это не действовало, очевидно, потребительская психология, как мы теперь говорим, была нормой ее поведения.

Конечно, как кавалер я не мог иметь успеха у этой девушки – в качестве собеседника не подходил, ибо плохо знал язык, а внешне был скелетообразен. А уж одежда моя вообще оставляла желать много-много лучшего. Впрочем, об этом я не думал, да и не мог думать, все мои мысли были направлены на Швейцарию. Мария интересовала меня с точки зрения ее связей с местным Сопротивлением. Было понятно, что она связана с партизанами слабо, но, возможно, выведет нас на них? Мария обещала, но у нее ничего не вышло. Я просил ее познакомить меня с кем-нибудь из «Белой бригады», но это тоже не получилось. Может, все разговоры Марии на эту тему были девичьей фантазией?

На другой день у Яшки убежала закваска (слишком много положил дрожжей), и мы пригоршнями собирали эту бурду в большой молочный бидон. На четвертый день заработал Яшкин аппарат, и мы хватили с ним по полстакана первачка. Потом я простудился и стал сильно кашлять. Спросил Гертруду, не помешает ли нам во время поездки до Можа (оттуда собирались пойти пешком) мой кашель. Она сказала, что до Можа неопасно, а что будет дальше, когда мы опять пойдем ночами, предсказать трудно. Яшка предложил подождать до излечения, но я настоял на отъезде, да и хозяева не возражали, ведь держать у себя беглых военнопленных опасно и накладно – жрали мы в три горла.

Рано утром 29 февраля, еще затемно, в сопровождении Гертруды мы тронулись в путь с гораздо большей уверенностью в успехе, чем в тот вечер, когда выходили «оправиться» из штрафного барака команды «387 Rur».

В утренних сумерках мы миновали деревню, направились в городок Аш, чтобы там сесть на поезд до Хассельта. Недалеко от деревни, рядом с дорогой, размещалась зенитная батарея, при виде которой мы с Яшкой переглянулись. Опасное соседство! Я не помню, сколько километров было до Аша, но мы пришли туда до восхода солнца. Всю дорогу я кашлял, а в поезде кашель стал еще сильнее. Микроклимат вагона раздражал горло, привыкшее к наружному холодному воздуху.

Мы сошли в Хассельте и почти тут же сели на брюссельский поезд. Народу было много, все были одеты по-рабочему. На лицах ни тени улыбок, ни веселого блеска в глазах, в вагоне почти полное молчание. Из-за этой тишины мой кашель казался оглушительным. Я нервничал, но сделать ничего с собой не мог.

Поражало хладнокровие Гертруды. Бледная, с тонкими чертами лица, она сидела напротив нас и безучастно смотрела в окно. Ее сосед уткнулся в газету. Людей много, и мест всем не хватало. Многие молча стояли.