Александр Андреев - Очень хочется жить. Рассудите нас, люди

— А честность — воскликнул Гордиенко. — Вы забыли о честности. Честность будет возведена в культ. Эх, товарищи!.. Большое счастье — жить на земле честным человеком! Не по священным заповедям — «не укради, не убий», но честным по великой человеческой гордости… — Сокрушенно усмехаясь, он замотал головой. — Один мой знакомый купил себе автомобиль. И прежде, чем сесть в машину, оснастил ее замочными устройствами: на руле замок величиной вот с эту сковороду, на дверцах замки, под багажником болтается замок, колеса привинчены гайками особой конструкции. олень на радиаторе укреплен стержнями. Большой урон несет общество от отсутствия честности. Коммунизм, тетя Даша, — это прежде всего человеческая честность!..

— Хорошо ты говоришь, Петр. — Трифон с сожалением вздохнул. — Ни над тобой контролеров, ни ревизоров, ни чиновников, которых надо кормить, обувать, одевать. — ты сам себе и контролер и начальник. И следить за тобой не надо. Красота!..

— Ты гляди, как он рассуждает — удивилась Анка. — Откуда только понятия такие заимел…

Трифон встал, расстроенный.

— А пока, в ожидании лучших времен, начнем перебираться под своды комнаты тети Даши…

Не прошло и десяти минут, как имущество Анки и Трифона было перенесено на новое место жительства. Петр уходил к Сереге с Ильей. Он бросил в чемоданчик зубную пасту со щеткой, полотенце, пижаму. Вырубленное лицо его выглядело суровым и печальным.

— Женя, если встретишь Елену, скажи, что я о ней все время думаю… Нет, ты ей вот что передай… — Он заволновался и побледнел. — Передай, что я люблю ее. Я это понял, как только увидел ее. Мы должны быть вместе. Я сказал бы ей это сам, но, возможно, не увижу ее так скоро, как ты. А сказать ей нужно немедленно. Такие встречи в жизни могут быть лишь один раз…

Подняв руку к горлу. Женя смотрела на него завороженно, испуганными глазами.

— Я ей передам, — прошептала она.

Он обнял нас обоих.

— Все будет хорошо, ребята… — Он поцеловал сперва меня, потом Женю и ушел.

Женя сказала со страхом:

— Елене будет плохо. Я это чувствую. Я за нее боюсь…

Глубокая ночь стояла за стенами барака. Тишина в комнате казалась гнетущей, точно поблизости кто-то притаился и прислушивается к нам. Оставшись наедине, мы испугались того, что должно между нами произойти. Не смели взглянуть друг другу в глаза. Женя отодвинулась к окну.

— Алеша, подойди ко мне. Только сперва свет выключи. Давай постоим немножко. Обними меня…

С наступлением темноты в окошке задрожало бледное сияние истлевающей луны. Зарождался рассвет, дымчатый, робкий и тихий. Женя повела плечами то ли от свежести, то ли от чувства неловкости, от застенчивости.

— Давай жить мирно, весело, без ссор, без скандалов… — прошептала она. — А?

— По-другому я и не мыслю, — сказал я. — Ты не жалеешь, что так поступила?

— Нет. Если идти у мамы на поводу, то, пожалуй, счастья никогда не увидишь. Я, наверно, очень плохо сделала… по отношению к ней. Но ведь и она плохо поступила со мной. Она сама толкнула меня на такой шаг… — Женя положила руки мне на плечи. — Знаешь, о чем я мечтаю?.. Об Италии. Давай накопим денег и поедем с тобой в Италию. Ужасно хочется побывать в Италии!

— Почему именно в Италии?

— Не знаю. Мне кажется, это самая красивая страна — море, горы, каналы, памятники старины… Ты читал сказки Горького об Италии?

— Читал.

— Мы обязательно поедем в Италию.

— Мы вообще будем путешествовать, пока молоды, пока ничем не связаны.

— А чем мы можем быть связаны, Алеша?

— Мало ли чем?..

Женя опять вздрогнула, чуть поведя плечами.

— Тебе холодно? — спросил я.

— Нет, мне не холодно. Мне даже жарко. Смотри, светает…

Лунный свет поблек, замутился серыми и вязкими тенями. Они, точно живые, все время двигались, перемещались — то взлетят ввысь и приоткроют далекую лесную кромку, то опять приникнут, повиснув на проводах, как тряпки.

Молчать ей, видимо, было страшновато, и она заговорила торопливо;

— Ты моего медведя видел? Правда, смешной и добрый? А ты слышал, как он рычит? Ужасно не любит, когда его опрокидывают. Я с ним делилась всеми новостями, радостями, обидами, плакала вместе с ним. В детстве обедали за одним столиком, вареньем его кормила — медведи ведь сладкоежки… — Она покосилась на ширму, оставленную нам Анной, и опять вздрогнула. — Ты ведь меня пожалеешь, Алеша? — прошептала она мне на ухо. Я не понял, о чем она просит. Женя упрямо мотнула головой. — Не надо меня жалеть. Я ведь решилась. Как у тебя бьется сердце, Алеша, громко-громко! Словно кто-то сидит там, внутри, и стучит молоточком. — Некоторое время она молчала. Потом опять покосилась на ширму, за которой стояла кровать. — Стой тут, не двигайся и не оглядывайся.