Владимир Богомолов - Сочинения в 2 томах. Том 2. Сердца моего боль

Как-то в одном из возродившихся в первые послевоенные дни ресторанчиков — он располагался в полуподвале соседнего дома — я услышал джазик. В полутемном зале с несколькими столиками играл эстрадный оркестрик — желтый тромбон, ободранное пианино, инкрустированная гитара. Трио пожилых музыкантов, два гитариста и скрипач: одному лет шестьдесят, двое остальных чуть помоложе. У старшего — цветной платочек торчал из пиджачного верхнего кармашка — кармашек, однако, находился не слева, а справа, свидетельствуя, что пиджак уже побывал в перелицовке. В этот вечер играли танго «Мария». Зажгли свечи, и в их слабом свете я увидел перед собой женщину, которая, уткнувшись в платок, сдерживала рыдания. Соседка успокаивала ее, прижималась щекой к щеке, обнимала, целовала... Но не выдержала сама и, припав к плечу подруги, заплакала тоже. Плакали и сзади, плакали рядом... Зал плакал и тихо напевал танго «Мария». Вероятно, это была популярная когда-то песенка, и с этой мелодией у очень многих связаны воспоминания, может быть о юности, может быть о любви, а может быть просто о спокойной жизни.

И у меня защемило сердце. Это танго напомнило мне знаменитые у нас до войны мелодии «Голубые глаза» и «Скажите, почему» популярного композитора Оскара Строка. Среди музыкальных трофеев, к своему огромному удивлению и радости, не веря глазам своим, я вдруг обнаружил пластинки известных и любимых мной русских исполнителей романсов, песен, джаза тридцатых годов Константина Сокольского и запретного уже в те времена Петра Лещенко.

Моя мать, приезжая в отпуск, всегда привозила бабушке пластинки. Они звучали каждый вечер в нашем доме, и мать под мелодии танго и фокстротов обучала меня в детстве танцам. Заигранные, они трещали, скрипели, хрипели, заедали, искажая голоса исполнителей, но слова известных песен из репертуара Сокольского и Лещенко — «Аникуша», «Татьяна», «Не уходи», «Сашка», «Алеша», «Моя Марусенька», «Степкин чубчик», «Дымок от папиросы» и многих других я знал наизусть. И вот спустя годы в моих руках неожиданно — и где — в Германии! — оказалось целое сокровище: в роскошных пакетах великолепные пластинки этих исполнителей — голубые и вишневые с серебром, синие, красные, черные с золотом, записанные в сопровождении оркестров Франка Фокса и Генигсберга, производства самых знаменитых звукозаписывающих фирм «Колумбия», «Беллакорд» и «Одеон», выпущенные в Англии, Америке и Риге. Звучание голосов и оркестра было потрясающим. Я гордился своей коллекцией пластинок, слушал их постоянно: они воскрешали теплые и радостные воспоминания довоенной мирной жизни. И сейчас, в ожидании предстоящего праздника, пела душа, и я напевал вместе с Лещенко озорную «Настеньку»:

Мои пластинки нравились и Володьке, и Мишуте, и Коке, и Арнаутову, на прослушивание всегда собиралась компания, но никогда и никому я их не давал из-за боязни, что разобьют, покорябают, заиграют. А тут предстояло ради лучшего друга оторвать от сердца и подарить Аделине шедевры, которые мне были очень дороги.

Я долго перебирал, тасовал, любовно оглаживал их и скрепя сердце отобрал всего девять пластинок из указанных в Володькином списке двенадцати: три в исполнении Сокольского — танго «Утомленное солнце», на обороте «Дымок от папиросы», «Чужие города» — «Степкин чубчик»; фокстроты «Брызги шампанского» — «Нинон» и шесть записей Петра Лещенко: танго «Не уходи» — на обороте «Студенточка», «Вино любви» — «Я б так хотел любить»; фокстроты «Моя Марусичка» — «Капризная, упрямая», «Сашка» — «Алеша»; народные песни — «Прощай, мой табор», «Миша», «Чубчик» и «Эй, друг гитара» — и положил их в кофр.