Владимир Богомолов - Сочинения в 2 томах. Том 2. Сердца моего боль

Он сидит маленький, худенький, тщедушный, столько на нем мошенства, лжи и воровства, а мне его жаль. И, подумав, я предлагаю:

— Сан Саныч, а может, тебе поехать к нам в деревню? Жить будешь у бабушки...

— Колхоз «Красный нос» или «Красный лапоть»? — горько и презрительно усмехается Лисенков.

— «Красный пахарь», — в который уж раз спокойно уточняю я. — Hy, не обязательно в колхоз. Там у нас на станции есть артель.

— «Красный металлист»?

— «Красный Октябрь», — невозмутимо уточняю я.

— Хрячить за копейки?.. — Он отрицательно мотает головой. — Это не для меня...

Вдруг Лисенков обращается к Огородникову:

— Товарищ капитан, а правда, что при трех орденах Славы пензия по инвалидности в два раза больше?

— Полным кавалерам ордена Славы пенсия по инвалидности выплачивается в полуторном размере, — пояснил инструктор.

Вопрос Лисенкова о «пензии» по инвалидности вызвал веселье за столом и насмешливые возгласы: «Ну, Лисёнок! Он уже инвалид и пенсию себе замастырил!»

— Завидуют, суки, — вполголоса сказал Лисенков. — Вас не скребут, и не подмахивайте! — И, заметив, что я посмотрел на часы, спросил: — Ты что, уходишь?

— Да. Есть дело! А что?

— Отметить бы надо. Душа просит. Худо мне... — вдруг жалобно произнес он с невыносимой мукой в глазах. — Душа тоскует... Сколько бы орденов у меня ни было и сколько бы судимостей с меня ни сняли, все равно я для всех вас останусь обезьяной и жертвой аборта.

Я понимаю, что он мне предлагает «заложить фундамент» — хорошенько напиться, но мне это ни к чему: от вина болела голова, и мне больше, чем мозельское, нравились всякие компоты — из черешни, сливы, крыжовника или из груш. Они были такими вкусными и напоминали детство и бабушку. И я не обижался на беззлобное подтрунивание Володьки, Мишуты и Коки, давших мне прозвище Компот.

К тому же мне и предки не позволяли выпивать. Из-за дурной наследственности по линии матери и отца я с малых лет выслушивал столько внушений и устрашающих предупреждений, прежде всего от бабушки и деда, что алкоголь, попав в армию, принимал в умеренных дозах и только по необходимости: за компанию, а в полевых условиях — для согрева. Чтобы для службы в армии сохранить все здоровье без остатка, мы — я, Володька и Мишута — дали слово никогда не курить, не отравлять себя никотином. Что же касается алкоголя — то мы разрешили себе его употребление только еще два месяца после Победы, то есть до 9 июля.

А главное — через два часа надо отправляться на день рождения Аделины.

— Сегодня не смогу, давай в другой раз, — сказал я, мне не хотелось выпивать вообще, а с Лисенковым особенно: в пьяном виде он был развязен и лез обниматься и целоваться.

Со спокойной душой я встал из-за стола, дружески простился со всеми, передал исполнение обязанностей командира роты Шишлину и пошел готовиться к многообещающему вечеру — дню рождения Аделины и знакомству с Натали.

Если бы только знать… Если бы я только мог предположить!..

Меня учили: «Во всяком деле — сначала подумай!»

Но что я мог? Сколько бы я ни думал потом, предвидеть все, что могло произойти, было невозможно.

Просьба, а точнее, Володькино требование, какой преподнести подарок на день рождения Аделины, его невесты, повергло меня в замешательство и очень расстроило.

Вернувшись из расположения роты после грустного обеда и разговора с Лисенковым с каким-то тягостным ощущением на душе, я должен был отдохнуть и решить, что из собранной мною коллекции редких трофейных патефонных пластинок, найденных в брошенных немцами домах и виллах, выбрать и, ради лучшего друга, буквально оторвать от сердца.

Немцы любили музыку и песни, в каждом доме мы находили проигрыватель, даже не один, а в отдельной, рядом стоящей специальной тумбочке в образцовом порядке в конвертах содержались пластинки. У простых немцев — чаще народная музыка, песни и обязательный набор патриотических солдатских — «Был у меня товарищ» (времен еще Первой мировой войны), «Путь далек», «Все проходит, вслед за декабрем всегда приходит снова май» и самая знаменитая — «Auf dich, Lili Marlen» («С тобой, Лили Марлен»).

У зажиточных и особенно очень богатых немцев — обширные коллекции классической музыки: пластинки с записями концертов и симфоний Вагнера, Бетховена, Баха.

На джаз в гитлеровской Германии всегда был строжайший запрет как на музыку неарийскую, негритянскую — «артфремд», что означало чужеродное, разложение, декаданс. Но, как выяснилось, джазовая музыка, несмотря на официальные запреты идеолога Геббельса, существовала.