Николай Юрконенко - Белый олень. Часть 3. Одинокий волк под луной

По самоощущениям Сергея, всё происходило как в замедленной киносъемке, но на самом деле действие развивалось стремительно. То, что не успел сделать юный афганец, сделал опомнившийся, наконец, Сергей, за его плечами все же была учебка десантных войск, кузница универсальных воинов, а еще в этот самый миг его мозг пронзила короткая, но яркая вспышка памяти: сухой черный карагач и на его толстой ветке окровавленное тело Сашки Поспелова. Именно это воспоминание помогло сконцентрироваться, чтобы отомстить за смерть друга и спасти самого себя. Стремительно и гибко пригнувшись, как учили, не вскидывая автомата, а прямо от бедра, Сергей надавил на спуск и тут же ощутил, как оружие забилось в его руках, разрубая пространство перед собой смертельно разящим свинцом.

Он не видел того, что произошло дальше. Пришел в себя лишь тогда, когда автомат перестал дергаться – в магазине закончились патроны. Открыв глаза, понял, что стрелял, зажмурившись от страха, и сперва никого не увидел перед собой. Потом рассмотрел – впереди что-то белело. Сделал несколько тяжелых шагов, словно ступал по вязкому болоту.

Автоматная очередь уронила мальчика навзничь. Он лежал на спине и, казалось, еще живыми глазами смотрел в безрадостное афганское небо. Сбитый с головы пакуль валялся рядом, взгляд выражал боль, а на лице застыла печать величайшего изумления. Винтовку он выронил, ладони были прижаты к изрешеченной пулями груди, словно пытались остановить алую кровь, потоками льющуюся из ран и убегающую в песок.

И вместо того, чтобы в диком ужасе бежать с этого проклятого места, чтобы не видеть того, что он сотворил, чтобы не видеть алой дымящейся крови, залившей одежду мальчишки, и этих, исходящих дикой болью черных глаз, – вместо этого, Сергей вдруг опустился на колени перед убитым им человеком и замер, стискивая автомат за раскаленный ствол и не ощущая того, что он нещадно обжигает пальцы.

А впереди уже грохотал бой. Цепь прочесывания, наткнувшись на расположение противника, прижала его огнем к земле, загибала фланги, охватывая душманов полукольцом. Раздавшийся за спиной треск кустов заставил Сергея оглянуться. Подбежал запыхавшийся вездесущий Большаков, бывалым глазом оценил ситуацию.

– Ну, молодчик, капрал, не сдрейфил! Значит, первый нарвался на «духов»? С-суки, где оказались, а! И не подумаешь, ведь плоскоти'на кругом, обычно они в скалах хоронятся. Ты одного завалил? Строчил-то долго… Чё молчишь, хвастайся! – нагнувшись, он цепко схватил Сергея за плечо и тряс, пытаясь заглянуть ему в глаза. – Да не психуй, пацан! Так их с-сучар черножопых и надо гасить! Ротный приказал выяснить, кто первый духов обнаружил? Так что сверли дырку на робе – самое малое «За отвагу» отхватишь или на худой конец, «За бэ зэ».

Сергей медленно поднял на него глаза, опираясь на автомат с трудом встал, распрямился, резким движением сбросил руку Большакова с плеча, не оглядываясь, продираясь сквозь колючие кусты, пошел туда, где слышалась дробная разноголосица автоматных и пулеметных очередей вперемешку с резкими хлопками подствольных гранатометов и оглушительными разрывами гранат.

… Медаль «За боевые заслуги», полученную за ту операцию, Сергей долго носил в нагрудном кармане. А когда после замечания, полученного от командира взвода, прикрепил ее на гимнастерку, то вдруг до боли отчетливо ощутил, что является теперь носителем некоего знака, отличающего его, Сергея Романова, от других, не имеющих такого отличия, и не особо страдающих от этого. Потому, что данный знак означал, что на руках его владельца была чужая кровь, чья-то отнятая жизнь, и это угнетало Сергея.

Он долго не мог стереть из памяти тот роковой день. Постоянно ловил себя на мысли, что, стреляя в афганца, стрелял словно бы в самого себя. Было жутко и больно осознавать, что он, Сергей, живет, а тот мальчик уже нет. Умом понимал, не сделай он этого, пуштун безусловно убил бы его. Но не рациональный разум, призванный оправдывать и щадить человеку самого себя, а нечто иное, неуправляемое, запрятанное где-то глубоко внутри его сути, уже не позволяло существовать спокойно и безмятежно, как раньше. Даже месть за казненного друга не умаляла ответственности за убийство.

Но вместе с этими терзаниями, в душе Сергея зарождался и рос некий внутренний протест, не дававший ему покоя. Оказавшись на войне, он, еще не вкусивший всех ее драматичных подробностей, уже понимал, что так, как умер его друг Сашка Поспелов – солдат не должен умирать. А уж если случилось такая неизбежность, то это должна быть «нормальная» солдатская смерть: от пули, от штыка, от осколка гранаты или мины… Но уж никак не от «красного тюльпана»!