Вадим Барташ - Букринский плацдарм, или Вычеркнутые из списка живых

Сражение за Григоровку оказалось столь ожесточённым и у наших при этом были настолько тяжёлые потери, что фрицев и их прихвостней из местных бандеровцев, кто не успел покинуть деревню, пустили в расход. Лейтенант Тихон Ламко, ставший комбатом, на это посмотрел сквозь пальцы и не стал одергивать рассвирепевших подчиненных. Да и что тут говорить, если в его батальоне погибло четыре пятых личного состава и выбыли из строя почти все офицеры. Из семисот пятидесяти человек в батальоне сейчас было чуть больше ста пятидесяти рядовых и сержантов, и только три лейтенанта, включая самого Ламко.

– Хоть не всю Григоровку подпалили, – произнёс младший сержант Неустроев, оглядываясь по сторонам.

– Очень большой кровью она нам досталась, – откликнулся Юрик. – Первая рота из нашего батальона почти вся полегла, во второй осталось половина бойцов, ну а мы понесли потери при переправе. И причём тоже не малые. Нас вообще по пальцам теперь пересчитать. Комбат меня назначил ротным, а у меня в роте меньше взвода бойцов.

– И на что я ещё обратил внимание, – заметил младший сержант Неустроев через некоторое время, – Так это на то, что какая-то здесь странная тишина. Та-а-ак тихо! А знаете… знаете, что? А я же понял, что меня поразило! А я ведь не слышу собак. Никто здесь из них не лает. Как будто они все здесь онемели! Их что, тоже фрицы перестреляли?

– Не-е-ет, – покачал головой Юрик. – Они просто здесь, как и все местные, страшно запуганы. Мне один здешний дедок сказал, что в Григоровке фрицы развлекались в последнее время тем, что отстреливали местных псов, так что теперь псины при виде людей в форме и с оружием не лают, а скулят и забиваются куда придётся. Даже собак эти нелюди затравили!

– И-изве-ерги!– сокрушённо покачал головой Георгий.

По дороге Шестопалову и его бойцам в основном сейчас попадались красноармейцы, ну а местных не было вовсе. Неустроев, Скоробогатов и Шестопалов прошли уже почти всю Григоровку, и только в конце её увидели двух старух и одного дедка, стоявших у своих заборов. Местные до сих пор были насторожены и их не покидал страх от того, что они пережили и что им пришлось увидеть. А эти события, которые затронули деревню в последнюю сентябрьскую неделю 1943 года, действительно были не для слабонервных. У местных, казалось бы, сейчас были отключены эмоции и они находились в какой-то прострации. Было видно, что у жителей Григоровки уже не было сил ни радоваться своему освобождению, ни даже плакать.

Наконец-то они пришли к месту расположения роты, и Шестопалов указал младшему сержанту Неустроеву и рядовому Скоробогатову, где им можно передохнуть.

–Там уж намного теплее вам будет, чем в сарае,– заметил ротный.– Сделаю вам поблажку.

***

В самом крайнем домике, стоявшем на опушке леса, жили бабка и её шестнадцатилетняя внучка. Бабку звали Ганкой, а её внучку Наталкой. Бабка была сухонькой, сморщенной и совершенно седой, и ей было, наверное, лет восемьдесят с гаком, она почти не слазила с печи, плохо слышала и большую часть дня дремала. Наталка же оказалась типичной хохлушкой: кровь с молоком, пшеничного цвета волосы, заплетённые в косички и собранные в тугой узел на затылке. Она была чернобровая и востроглазая.

– Ты понимаешь по-нашему? – спросил её Георгий.

– Разумию, добре разумию, а моя баба немае.

– Где нам расположиться?

– А у тут, – и Наталка указала на лежанку в углу большой комнаты. – Можите видпочивать, а-ай, вибачте, звиняйте, здесь и отдыхайти. А вы, поди, голодны? У нас з бабою ничего не мае, тилько молоко, ну и трохи картопли.

– У нас свой паёк. – И Георгий вытащил из вещмешка немецкую тушёнку.

Миша Скоробогатов немного замешкался. Видно ему было жалко трогать такое богатство, но Георгий так на него посмотрел, что Скоробогатов, вздохнув, вытащил тоже и свою банку.

– Это на всех! – сказал младший сержант. – Вы, наверное, давно мясо не видали?…

– О-ой, хлопчики, – всплеснула радостно руками Наталка. – Так це ж тако багатство! Ну, так я зараз картопли наберу, и хлиба у нас трохи есть, и шматок сальца знайду!

И Наталка засуетилась, чтобы по-быстрому накрыть стол. Пока она готовила обед, Георгий примостился на табуретке, достал свою заветную тетрадку и карандаш и начал делать зарисовку. Отец его, Марк Кириллович, очень хорошо рисовал, хотя и не являлся профессиональным художником. И своего сына он с детства учил рисованию, благо у Георгия оказались неплохие способности к этому делу, и он твёрдо решил после окончания школы поступать в художественное училище или даже в институт, но война нарушила все его планы. Однако отец его наставлял, чтобы он постоянно тренировал руку, и поэтому даже на фронте, во время отдыха, Георгий нередко брался за карандаш и бумагу. Кого он только не рисовал? И своих товарищей по взводу, и Юрика Шестопалова, и даже комполка пришлось ему рисовать, ну и, конечно же, он помогал делать стенгазету к каким-то праздникам в штабе. Его даже хотели направить в армейскую газету в качестве художника-оформителя, но Георгий наотрез отказался покидать передовую.