Георгий Свиридов - Победа достается нелегко

«Со стрельб приехали», — определил Руслан и отчетливо представил себе, как солдаты, усталые и голодные, поспешно ставят в гараж боевую технику, сдают оружие, боеприпасы, считают гильзы, шумно моются, чистятся, спешат в столовую, с аппетитом уплетают ужин, а потом, расслабленные, довольные прожитым днем, шагают в казарму и разбредаются по своим жестким койкам.

Он вспомнил свой городок, расположенный у подножия гор, командиров ракетного дивизиона, солдатскую казарму, ставшую теперь далекой и дорогой, обветренные, смуглые от загара лица товарищей.

«Интересно, кто сейчас устроился на моем месте?» — подумал Руслан с легкой грустью, и перед глазами встали ряды двухъярусных коек.

Руслан мысленно прошагал по надраенному до янтарной желтизны деревянному полу и у самого окна влез на второй ярус, или, как называли солдаты, «второй этаж». Как она манила к себе, эта двухъярусная койка, когда, намаявшись на полевых занятиях, усталой походкой входил в казарму, торопливо сбрасывал каменные сапоги, стягивал через голову задубевшую от пота, в белых разводах соли, выгоревшую гимнастерку и снопом валился на постель.

«А тут, в Подмосковье, не служба, а малина», — подумал он, снимая тренировочный костюм, и, не подняв одеяла, лег на кровать. Первое время в казарме он никак не мог привыкнуть ко «второму этажу», спал почти не шевелясь, боялся свалиться. Его пугало не само падение, а смех товарищей, которые подолгу подтрунивали над «парашютистом». Рядом, тоже на «втором этаже», спал сержант Петр Мощенко, донецкий шахтер с зычным голосом и добрым сердцем. «Петро на повышение пошел, — Руслан вспомнил телеграмму от ракетчиков. — Подписался новым званием „старший сержант“». Внизу, под ложем Коржавина, на «первом этаже», спал длинный и тощий, типичный волейболист, ленинградец Евгений Зарыка. Женька… Были закадычными друзьями… мечтали об одном — после окончания службы пойти в военно-инженерное. Всю зиму готовились. Достали программу вступительных экзаменов, запаслись учебниками и в свободное время писали конспекты, штурмовали пособия. А теперь их осталось двое, да и они далеко друг от друга, неизвестно, когда встретятся. Только Женька рядом. Тенью. Памятью… Женька… До сих пор не верится. Руслан закрыл ладонями лицо. Женька…

Раздался легкий стук в дверь. Коржавин, приподняв голову, хотел произнести «Войдите!», как дверь уже распахнулась.

— Русланчик, не спишь? — В комнату широким хозяйским шагом вошел Бондарев. — Не притворяйся. Знаю по себе, полночи спать не будешь. Зажечь свет?

— Только сначала я форточку закрою, — отозвался Руслан.

Степан Григорьевич был в офицерской форме. Его давно уволили в запас, однако он любил ходить в форме. Она шла ему, делала моложе, подчеркивала стройность тренированного тела. Бондарев умел носить форму с достоинством и с какой-то неуловимой щеголеватой элегантностью, которая вырабатывается у кадровых офицеров годами службы. Он прошелся по узкой комнате, распространяя запах дорогих мужских духов, и уселся на свободной койке, закинув ногу на ногу.

— Может, тебе соседа дать? Для компании? А?

Три дня назад на этой койке спал Дмитрий Марков, по после поражения он взял свои вещи и уехал домой, к жене и сыну.

Нет, Степан Григорьевич, не надо. Если есть возможность, оставьте одного.

— Как хочешь. Только мне кажется, тебе одному тоскливо. Мысли всякие лезут, особенно перед боем.

— Одиноким можно быть и в толпе.

— Колючий ты, словно дикобраз. — Бондарев засмеялся. — С характером! Но это хорошо. В нашем деле без характера нельзя, сломают быстро.

— Как Дмитрия Маркова? — сказал Руслан и осекся: получился открытый намек.

В светлых глазах Бондарева мелькнул холодный блеск, однако он тут же взял себя в руки и спокойно ответил, давая понять, что намек понят правильно:

— Нет, Димуня не сломался. Димуня просто кончился… Когда-то это должно было произойти. — И грустно добавил: — Такова жизнь. Думаешь, я по своей охоте покинул ринг? Эх, зелено-молодо, вам этого не понять!

Степан Григорьевич встал, дважды прошелся по комнате, остановился возле окна и некоторое время молча глядел в темное стекло, задумчиво барабаня пальцами по подоконнику. Руслан корил себя за опрометчивость, с искренним сочувствием смотрел на тренера, на его лицо — он видел тренера в профиль, — на седеющие виски, на морщинки возле глаз, сосредоточенно сжатые губы и, как на странице книги, прочел грустное сознание того, что людям, как и городам, не дано возможности заново войти в собственное прошлое, заново пережить ушедшие годы.